двух ментально и идеологически различных цивилизаций стало причиной появления особого феномена международной политической истории: после падения ордынских государств их территории и народы были включены в состав Русского государства, которое приобрело опыт интеграции «объединяющего другого»[216] с сохранением им основных прав и ценностей. Опыт уникальный, поскольку нигде мы не обнаруживаем ничего подобного: даже китайская цивилизация поглощала своих захватчиков (монголов и маньчжуров), но никогда не интегрировала в свой состав тех, с кем соседствовала веками. Возможно, что в этом одна из основ своеобразия российской цивилизации, эмпирической основой которой стал опыт русско-ордынских отношений: не симбиоза, но длительного многопланового и многообразного соседства.

В ходе этого соседства стороны качественно изменили свои позиции. Современный историк указывает на масштаб этой трансформации: «В конце XIII века, с одной стороны – небольшое княжество в бассейне р. Москвы, с другой – огромная держава, раскинувшаяся в степях от Дуная до Иртыша. В начале XVI столетия, с одной стороны – крупнейшее государство Европы, занявшее примерно половину территории Руси домонгольской эпохи, с другой – несколько десятков тысяч мечущихся по степи людей»[217]. А поскольку, в отличие от упоминавшейся выше Испании периода Реконкисты, Русь могла действовать независимо от ожиданий более широкой социальной общности, то и последствия этих взаимодействий для нас и народов бывшей кочевой империи монголов стали другими, нежели отношения испанских католиков и арабов-мусульман Иберийского полуострова. Возник совершенно особый для средневековой Европы феномен, когда уже в ходе борьбы русского народа против даннической зависимости от Орды «закладывались основы политики Российского государства в отношении иноэтничной и поликонфессиональной периферии»[218].

Оценивая основные факторы и события первого этапа возвышения Москвы во внутрирусской политической жизни, мы уже видели, что она сохранила основные черты, свойственные эпохе до монгольского нашествия. Но намного более важным стал «след» отношений с Ордой в русской внешнеполитической культуре. Замечательный американский международник Джордж Кеннан обращается к этому вопросу в своем важнейшем политическом сочинении «Истоки советского поведения», посвященном теме, не имеющей вроде бы никакого отношения к средневековой русской истории[219]. Он предполагает, что вне зависимости от индивидуальных взглядов и политической позиции его руководителей, «поведение» СССР на мировой арене было тесно связано с «уроками истории России, где на протяжении веков на обширных просторах неукрепленной равнины велись малоизвестные сражения между кочевыми племенами. Здесь осторожность и осмотрительность, изворотливость и обман были важными качествами; естественно, что для человека с русским или восточным складом ума качества эти имеют большую ценность»[220]. Взгляд этот, конечно, «очень варварский, но верный» в том смысле, что, несмотря на некоторую публицистичность и поверхностность изложения, интуитивно ухватывает наиболее важное переживание в истории русского народа – взаимодействие с кочевой цивилизацией Евразии, самыми могущественными представителями которой были монголы.

Мы придерживаемся точки зрения, что при всей многоплановости и неравномерности взаимодействия Руси и Орды доминирующим способом отношений была борьба русского народа за независимость. Эта борьба принимала разные формы, однако неизменным был ее стержень – противостояние русского общества «тяжкому произволу чужой и чуждой» ордынской силы[221]. Но при этом монгольский силовой фактор был даже интегрирован во внутрирусские политические отношения, поскольку участие ордынских отрядов в конфликтах между русскими землями-княжениями было продолжением уже существовавшей в домонгольский период традиции: «В Киевской Руси кочевники – в основном половцы – постоянно и активно участвовали в междоусобицах, раздиравших семейство Рюриковичей»[222].

Вмешиваясь в конфликты русских земель-княжений, монголы, как Орда сама по себе, так и отдельные ордынские представители, преследовали, безусловно, свои цели. Но конечный результат этих вмешательств – укрепление силовых возможностей Москвы – свидетельствует о том, что они оказались инструментом в руках русских, а не повелителем траектории их развития, как это произошло с христианскими народами Балкан при османском владычестве или, после ее завоевания монголами, в Центральной Азии. Инструментом могущественным и опасным, но в чем-то даже встроенным в механизмы русской внутренней политики вместо того, чтобы заменить ее своим внешним управлением. Отчасти это подтверждается мнением авторитетных авторов, которых трудно заподозрить в преувеличении степени независимости Руси от Орды, считающих, что русские князья полагались на ханов, «как своих военных союзников, подобно своим предкам, полагавшимся на половцев»[223].

Наиболее значительные эпизоды такого обращения к ордынским силовым возможностям мы находим в политике русских земель-княжений первой половины XIV в. После смерти в 1304 г. Великого князя Владимирского Андрея Александровича старейшим среди князей Северо-Восточной Руси становится тверской князь Михаил – племянник Александра Невского. В Москве за год до этого правителем становится Юрий Данилович, сменивший своего отца – основателя московского княжеского дома. Несмотря на то что согласно традиции, которую признает хан Золотой Орды Тохта (ум. 1312), именно тверской князь занимает теперь великокняжеский престол, но Москва фактически не признает этого. Начинается жесткое противостояние двух наиболее деятельных центров Великороссии, которое станет центральным в ее политической жизни на ближайшие четверть века.

В этом противостоянии будут такие драматические события, как военные стычки и конкурирующие попытки сторон установить свою власть над Великим Новгородом, безуспешный поход тверского князя на Москву и бой у стен Кремля в августе 1308 г., разгром его войском объединенных сил Москвы и Орды в сражении у села Бортенево в декабре 1317 г. Последнее событие привело к драматическим последствиями для самой Твери – через несколько месяцев в плену у победителей умерла новая жена московского князя Кончака (в православии Агафья), бывшая родной сестрой нового ордынского хана Узбека. Согласившийся на почетную капитуляцию под Бортенево татарский полководец Кавгадый сопроводил своего победителя – тверского князя Михаила – в Орду, где тот предстал перед разгневанным ханом и в ноябре 1318 г. был подвергнут мученической казни. Московский князь Юрий выступал в качестве одного из обвинителей, хотя авторитетные историки считают, что главными причинами расправы стали все-таки смерть ханской сестры в тверском плену и месть униженного поражением Кавгыдая[224].

В 1322 г. великокняжеский престол во Владимире опять переходит к тверскому князю Дмитрию – сыну погибшего Михаила Ярославича. Хан Узбек теперь не имел никаких оснований для того, чтобы поддерживать московского Юрия Даниловича, а поступки последнего создавали все больше оснований для напряжения в отношениях с Ордой. Историк отмечает, что, даже потеряв владимирское княжение, Юрий именовал себя Великим князем, когда в 1323 г. заключал со Швецией Ореховецкий мирный договор. Такая дерзость была свойственна второму московскому князю и, в конечном итоге, привела к его гибели от руки Дмитрия Михайловича Тверского во время встречи в Орде в 1325 г. К власти в Москве приходит Иван – следующий по старшинству сын Даниила Московского, известный в популярной историографии по