Первая композиция подошла к концу, и не успела дать старт вторая, как в проходе появилась фигура Роберта Милликена. Он держал в руках пачку сигарет. Одну вытащил, сунул в рот и закурил. После этого сигарета прожила еще секунд пять – потом была безжалостно сдавлена в руке невозмутимого отчима. Затем действие повторилось. Мужчине как будто совсем было плевать на ожоги. Под его ногами скапливались «окурки».

– Хоть бы нормальное что курила, дурочка ты моя, – вдруг обронил он, размозжив последнюю сигарету с лицом родителя, поймавшего своего ребенка на месте «преступления».

– Как это понимать?.. – В голосе Мирай отчетливо были слышны жалостливые нотки.

– А так, что в этом доме никаких сигарет отныне не будет. Ты будешь отучиваться.

Роберт демонстративно кинул пустую пачку на пол и придавил ногой.

– Черта с два! Сдалось тебе мое здоровье… Я твою алкашку не трогаю, так с чего ты взял, что можешь брать чужие вещи?

– Я просто пытаюсь быть заботливым папочкой для своей дочурки!

– Засунь такую заботу себе знаешь куда, папочка?

Мирай подошла ближе к отчиму. Его брови сошлись у переносицы, и взгляд наполнился злобой.

– Знаешь что? Хорошая вещь – наказание. Сдается мне, человеком стать можно только через него…

Роберт начал снимать со своих штанов ремень.

– Ты чего делаешь, старик? – Я начал наполняться страхом и гневом.

– Начинаю процесс наказания. А чтобы скучно не было…

Он нажал на экран своего телефона, и на всю комнату громом среди ясного неба заиграли Dead Kennedys.

– Too Drunk to Fuck, детка! – торжественно воскликнул Роберт, сняв ремень до конца.

– Судя по недавним речам на кухне, ты готов был оберегать ее изо всех сил вплоть до смерти. По-моему, твои действия сейчас противоречат этому.

– Шкет, завались. Я передумал. Зови меня «мистер Милликен» и обращайся на «вы».

– Да пошел ты! Мы уходим!

Я хотел было взять Мирай за руку и увести ее прочь из квартиры, но туша этого барана перегородила проход.

– Хрен вы уйдете.

Ремень звонко хлестнул о ладонь. Для меня это был сигнал.

– Хрен ты ее тронешь! – Я накинулся на крепкое тело Роберта, как мог сильно припечатал его к стене в коридоре. Мирай, не издав ни звука, побежала в сторону кухни. – Безнадежно. Ты безнадежен. Я ошибся, когда сказал, что ты хороший человек.

– Хороших людей не бывает! – Он отодрал меня от себя и кинул к противоположной стене. Я ударился. – Есть только те, кто заслуживает наказание сейчас, и те, кто заслужит наказание после. Это касается и меня, и тебя, и Мирай. Да видит бог, это касается всех!

– Знаете, один звонок в полицию, и вас тут не станет через несколько минут! Домашнее насилие – это не тот образ жизни, который заслуживает семья Прайс.

– Эй, подумай о своей девушке! – вдруг ответил он, нехило напрягшись. – Если меня не станет, опять начнется то же, что и было до меня. Наверное, тебе уже рассказал этот стервененок.

– Плевать, я уведу ее к себе, мы будем жить вдвоем, а ты – гнить на нарах!

– О матери подумай, дурень! Девчонка ее не бросит, не захочет, я-то знаю!

«А ведь он прав…» – опомнился я. Однако не утратил агрессии. Мои руки уже освободили его, но взгляд так и продолжал удерживать у стены.

От безысходности я крикнул, напрягая горло:

– Просто прекратите так себя вести! Это не по-родительски абсолютно.

Тут мы услышали шорохи, доносящиеся из кухни. Это Мирай, вооружившись бутылкой бренди, шла со зловещим видом прямо к отчиму. Перед нами она явилась встревоженной, на щеках ее блестели слезы. Не сказав ни слова, она разбила бутылку о стену.

– Почему это мне всё? – рыдала она, не спуская глаз с Роберта. Острые края остатка бутылки она направила на него. – Почему я обязана изо дня в день терпеть тебя? Почему ты лезешь в мою жизнь, когда я не зову тебя в нее? Почему ты не хочешь меня понять и не хочешь услышать? Сколько, мать твою, я должна кричать на тебя, чтобы ты наконец услышал, подонок?!

Я быстро взглянул на виновника несчастья, в глазах которого четко читался вызов: «Ну давай, попробуй, сука». Я решил прервать назревающую драку. Подошел к Мирай и забрал у нее «розочку».

– Он не любит цветы… – только и сказал я, взяв Мирай за руку.

Та посмотрела на меня, как на идиота. Милликен, судя по выражению лица, был с ней солидарен.

Мирай еще немного поглядела на отчима округленными, полными ненависти глазами, потом тут же отвесила ему хорошую затрещину – так, что чуть не свалила его с ног. Я впервые увидел, как она кого-то бьет. Это поразило меня не меньше, чем гнилой поступок человека, что словил этот удар и что сперва вызвал искреннее уважение после беседы в ореоле дурманящей клоаки.

– Видеть тебя не желаю! – Мирай осторожно отступила от него на несколько шагов. – Да чтоб ты в огненной геенне сгорел, тварь! Рэй, пойдем отсюда.

Она крепко стиснула мне руку и уверенно направилась в сторону двери.

– Хорошо…

Я сглотнул ком в горле и, впопыхах одевшись, стремительно покинул квартиру вместе с Мирай, оставив Роберта Милликена одного убиваться в ярости от собственного провала. Только перед самым выходом дал ему пощечину, сказав: «А это уже лично от меня, папочка». Он, естественно, был обескуражен, а после вышел вслед за нами, орал на всю округу, чтобы мы вернулись, но моя девочка только гаркнула: «Гори в аду и драть тебя в сраку, ебаный ублюдок!» – и мы скрылись за ближайшим поворотом.

Что делать дальше, я не мог сообразить. Всё произошедшее обрушилось на меня так неожиданно и резко, что стало не по себе и хотелось уйти домой. Однако пройдя какое-то расстояние, Мирай пресекла всю мою неловкость:

– Надоело мне всё. Рэй, тебе город как?

– А?.. В каком смысле?

– Давай со мной к бабушке с дедушкой? Они всегда радушны к гостям и ко мне. Это за городом, наверное, ты знаешь.

– Понял. Я не против.

– Вот и замечательно. Вызову нам такси. У меня еще остались деньги на карте.

– Угу.

Ожидание продлилось недолго. Машина нашлась за каких-то пять минут и, забрав нас, перевозбужденных, поехала в сторону леса, минуя размытые в зимней дымке фигуры людей, магазины, рестораны и такие знакомые школы и институт. И на кампусе последнего мой зоркий и немного усталый взгляд зацепил знакомый человеческий силуэт. Вмиг я почувствовал какую-то боль в желудке, на языке стало горько. Ратрин каждый день встречает студентов, учит их, улыбается им… Как вообще смотреть на него нормально и реагировать на его радужное выражение лица? Я не должен был об этом беспокоиться в тот момент, поэтому поскорее отвлек мысли, вслушавшись в музыку в салоне.

В доме бабушки и дедушки Мирай я был всего три раза: один