– Он был не самым лучшим, не так много зарабатывал банкиром, но, по крайней мере, ценил меня и маму. Он не жалел денег нам на подарки, всегда ставил работу на второе место, а на первое – семью. Прилежный семьянин, словом. Любимый папа. Только надо было же ему податься в юристы!.. Ему как-то частный заказ перепал, ну, как раз поездка в Германию. Там и разбился. А знаешь ли ты, Рэй, что фамилия моя – это не его вовсе? Он был Даррелл Рейн, а не Прайс. Когда женился на маме, решил взять ее фамилию, потому что своей стыдился. Дескать, дождь – это вообще как-то уныло и, возможно, даже приносит несчастья… Он был весьма суеверным человеком и верующим, конечно… В общем, так и стал Дарреллом Прайсом. Ну и фамилия у меня соответствующая.

– Понятно… – только и выдавил я.

– Семья у нас была и вправду хорошая, – продолжала Мирай. – Почти примерная. Если бы только не ссоры, в последнее время участившиеся. Мама стала властвовать над отцом, а ему это не нравилось. В ход шли различные оскорбления и аргументы из разряда: «Ты даже фамилии родной своей стыдишься, мою взял – разве это не доказательство твоей незрелости?» О да, он был тем еще большим ребенком. Довольно наивным, в меру глупым, но когда надо – включал серьезность на максимум, и тогда его было просто не сокрушить. Строптивость его не перебивала упрямство мамы, так что я предполагаю, что он согласился принять тот заказ на выезд в другую страну лишь затем, чтобы дать маме отдохнуть. Вообще, мой отец как-то хотел переехать всей семьей в Россию. Не знаю почему, но ему эта страна очень импонировала. Возможно, что, если бы он был жив, мы бы с мамой сейчас были по ту сторону океана.

Мирай закрылась. После слова «океана» она чуть не заплакала.

– Понимаешь, я много раз в последнее время проклинала его за поведение – за то, что он всё меньше и меньше уделял внимание мне и маме: подолгу засиживался как бы на работе, возвращался домой поздно – бог знает, где он был на самом деле; завел друзей, уходил с ними в выходные отдыхать; на охоту всё чаще уезжать стал в свободное время. И я не понимала, почему он так делал. Однако теперь, думаю, поняла. Он осознавал, что, если ссоры с мамой так и продолжатся, развода не избежать. Да и сам он просто уставал от них, даже сильнее, чем мама. Потому и избегал ее, чтобы хоть на сколько-нибудь еще продлить ту недоидиллию. Только в его отсутствие мама сетовала на то, что «твой папаша забивает на семью». И сейчас я всё еще не знаю, можно ли было избежать конца…

Всё это время на нас то и дело пялились пассажиры автобуса. Но Мирай они не тревожили, как и меня. Хотя некоторые из взглядов буквально лапали нас, и они настолько были полны некоего отвращения, жалости и дикарского любопытства, что так и хотелось вскрикнуть на весь салон: «Хватит на нас смотреть, вы, уроды!» Однако я не решался такого сделать. Я и не знал, что́ отвечать Мирай, ей-богу, по-прежнему не знал, как реагировать на подобные откровения. Но моя ненаглядная уже говорила, что достаточно и простого слушания. И если ей от этого легче, то и мне спокойнее.

После всего высказанного я мерно гладил ее по прильнувшей к плечу голове. Она как-то успокоилась, и взволнованный мой взор одарил весь автобус просьбой: «Пожалуйста, отстаньте! Дайте человеку прийти в себя». Мирай в итоге задремала на добрых сорок минут, пока автобус не приехал на конечную остановку.

Мы вышли вместе еще с двумя женщинами. Впрочем, они исчезли в противоположной стороне от нашей цели. За городом, конечно, куда прохладнее и пасмурнее. Нас обдувало метелью, и ее напевы были печальными, но много хлопот она не доставляла.

Мы пошли вдоль небольшого поля, что походило на маленькую арктическую пустыню, с замусоренными оврагами, после чего завернули в чарующий хвойный лес и, пройдя сквозь него полмили, достигли-таки совсем безобразной и будто бы усопшей свалки. Тут и там на ней возвышались грубые металлические башни, груды металлолома тоскливо лежали всюду под снегом, который никто не чистил, казалось, с самого начала зимы, и меня всё время не покидало чувство запустения. Описывать там и вправду нечего, разве что – события, которые произошли далее, ведь именно здесь-то я и встретил Мирай Прайс, которую до этого дня не знал никто, кроме нее самой.

В один момент она достала из чехла старенькое полуавтоматическое ружье своего отчима. Оружие всем видом кричало о своем возрасте, но до сих пор нормально функционировало. Лицо Мирай махом посуровело.

– Рэй, будь добр, найди несколько банок и выставь их на ту башенку. – Она указала на неуклюжую четырехфутовую постройку из металла ярдах в десяти.

– Хорошо.

Я выполнил ее просьбу. На это потребовалось около трех минут.

– Ну что? Пора показать тебе, на что я способна.

Она встала в позу стрелка, глаза через мушку воинственно поглядели на мелкие баночки вдали. Я находился рядом, в пяти футах.

– Уши будешь закрывать, а?

– Не, думаю, выдержу.

– Хо-ро-шо.

И в секунду она нажала на курок. Пуля за пулей вылетали из дула, поражая мишени одну за другой. И в самой Мирай вдруг что-то переменилось.

Что-то обнаружилось в ее слабом, хрупком теле – необыкновенно живучее, о чем нельзя было догадаться, взглянув на ее внешность. Мирай стреляла с такой уверенностью и стойкостью, с какой вряд ли бы стал стрелять рядовой солдат в армии. Жадным до крови взглядом она как бы прожигала путь для пули, а затем нажимала на спусковой крючок – и эта самая пуля в мгновение пролетала по проторенной воздушной тропе всё расстояние до цели. Видно было, что каждый патрон в ружье Мирай использовался на стопроцентный успех – ни единого промаха не было мной зафиксировано за время ее стрельбы. Сама она так упорно и самозабвенно стреляла, что не заметила, как с нее слетела шапка. Вся эта завораживающая серия выстрелов продолжалась всего каких-то секунд пять. В качестве мишеней я выставил шесть банок. И за пять секунд их не стало… Я был точно сраженный молнией, со звоном в ушах.

– Ну, как тебе? – повернулась Мирай ко мне.

– Слушай, а твой отец… он был хорошим стрелком?

– У него было чему поучиться. Но то, что ты сейчас увидел, – результат трехлетних тренировок уже после его смерти. Если бы оружие не заедало время от времени, я бы стреляла еще лучше. Но, на удивление, сейчас оно сработало без сбоя.

– Прекрасно стреляешь, – кивнул я.

– Спасибо, – сказала она, не меняя интонации.