– Вы ведь Трэвис, верно? – спросила Маккензи.

– Да, мэм.

Он никогда не работал напрямую под ее началом, но слышал, что она умна и обладает цепкой памятью, в том числе на имена и лица. Ее называли «очень крутой» и «железной леди Мак», а некоторые (впрочем, еле слышным шепотом) говорили, что она лесбиянка. Наверное, потому, что Маккензи была одинока и никогда не появлялась с мужчиной на мероприятиях нью-йоркской полиции. Трэвис понятия не имел, правда ли это, и считал, что такие слухи были вполне предсказуемыми в отношении женщины в преимущественно мужской среде, да еще на такой солидной должности. Вообще, Трэвис предпочитал слушать тех коллег, которым доверял, а Эми Хаузер как раз работала в 40-м участке, когда Маккензи его возглавляла. Эми рассказывала Трэвису, что Маккензи была строгой начальницей, но при этом всегда стояла горой за своих подчиненных перед высшим руководством. Если ты – хороший коп, ей было все равно, кто ты и откуда, и ты мог всегда рассчитывать на ее поддержку.

– Мне жаль, что вы покидаете нас, детектив Трэвис, искренне жаль, – голос Маккензи ворвался в череду его мыслей.

Их глаза встретились, и этот взгляд сказал ему многое: она прекрасно понимает, что он уходит на пенсию не по своему желанию, а потому, что новое руководство нью-йоркской полиции применило принцип «новая метла по-новому метет» и избавляется от тех, кто считался «пережитком прошлого». А еще – что Маккензи не согласна с этим, но то было решение, принятое выше уровня ее полномочий.

– Я ценю это, шеф.

Двери лифта распахнулись на восьмом этаже.

– Удачной охоты, детектив, – напутствовала его Маккензи.

Трэвис пошел по коридору к видеозалу, размышляя о своем уходе на пенсию и о том, чем он после этого будет заполнять свои дни. Он не раз задумывался, а не переехать ли ему на юг? Пара его старых приятелей из нью-йоркской полиции сейчас жили в Каролине и были в восторге. В принципе, он мог бы отправиться еще дальше, например во Флориду, где он никого не знал, но где не было нью-йоркских зим…

Но в итоге он так и не решился на переезд.

То есть повел себя так, как и предсказывала его бывшая жена Наоми. Она всегда обвиняла Трэвиса в том, что ему не хватает воли и решительности, чтобы довести замысел до конца или попробовать что-то новое. «Ты всего боишься! – кричала она. – Боишься выйти за рамки, отказаться от привычной рутины». Под «рутиной» она имела в виду и его работу, и город Нью-Йорк, его Нью-Йорк. Но Трэвис не был трусом. Трус не смог бы служить в полиции, и не просто в полиции, а в «убойном» отделе, видеть все те ужасы, которые люди творили друг с другом. Трэвис не испугался: он просто понял, что не хочет переезжать в другой штат и начинать там новую жизнь с Наоми. И после того как она ушла от него, после того как дети покинули семейный дом и выбрали свои собственные пути, он не хотел делать это в одиночку.

Войдя в зал, Трэвис зашел в кабинку с видеомагнитофоном и плотно прикрыл за собой дверь, хотя в помещении никого не было. Он подкатил кресло на колесиках к маленькому телевизионному монитору в углу, открыл папку с делом и вынул нужный DVD-диск из специального кармашка под обложкой.

С того момента, как появились видеокамеры, Трэвис стремился по возможности записывать все опросы свидетелей, если те соглашались. По закону он не обязан был этого делать, и большинство полицейских не удосужилось бы нажать на кнопку записи до первого официального допроса, но Трэвис был не таков. Хотя заметки, которые он делал по ходу беседы, были очень подробными, из слов на странице блокнота нельзя было понять, в какой манере человек общается, как реагирует на новые вопросы, к которым не смог подготовиться, каков его язык тела и выражение его лица. Некоторые из коллег посмеивались над привычкой Трэвиса вести видеозапись, но всегда делали это за его спиной. Трэвис как-то случайно услышал, что они считали его копом с дырявой памятью, не способным без видеозаписей запомнить, кто есть кто в том деле, которое он вел. Впрочем, такое могло быть сказано и в шутку, поэтому он не обращал внимания на пересуды.

А в такие моменты, как сейчас, видеозаписи оказывались поистине бесценными, в точности воспроизводя все нюансы прошлого и превращаясь в своего рода машины времени.

Трэвис поместил DVD-диск в дисковод.

После того как дело об исчезновении Луизы Мэйсон передали ему, он опросил всех, кто вступил или мог вступить с ней в контакт в ночь ее исчезновения и в дни, непосредственно предшествовавшие этому событию. Среди опрошенных был Джонни Мерфи, родители Луизы, ее друзья, гости и организаторы благотворительного вечера, персонал отеля «Роял-Юнион» в Ист-Виллидж, где проходило мероприятие. Здесь ее видели в последний раз, с камер отеля было получено ее последнее изображение: Луиза разговаривает с неизвестным мужчиной в баре менее чем за двадцать минут до своего исчезновения. Именно на этот снимок Трэвис смотрел последние три месяца.

Беседа с Джоном Мерфи, записанная на видео, проходила в его собственном доме в Бэй-Ридж на 81-й улице. Мерфи рассказал Трэвису, что отец оставил этот дом в наследство ему и его сестре, но его сестра живет отдельно с семьей на Виндзор-Террас. Эту информацию проверили. И не только эту. Пока все, что говорил Мерфи, подтверждалось, но не были ли его показания слишком уж гладкими? Самое время пересмотреть запись.

На экране появилось изображение Мерфи.

Он не мигая смотрел прямо перед собой, казалось бы, не испытывая никакого волнения.

– Что ж, мистер Мерфи, – услышал Трэвис свой собственный голос за кадром, – давайте начнем нашу беседу, если вы не против. Пожалуйста, расскажите мне о Луизе Мэйсон.

Человек на экране по-прежнему смотрел в пространство и не двигался.

Ранее

Вернувшись к своему джипу, Ребекка забрала хранившуюся в багажнике аптечку и полностью израсходовала дезинфицирующие средства и перевязочные материалы на обработку ран Стелзика. Укусы на его руке были неприятными, но в принципе могли быть и хуже. Никаких анализов на наличие инфекций, естественно, сделать было нельзя. Ребекка настаивала на том, чтобы сократить поиски Рокси и как можно скорее доставить археолога в больницу. Она считала маловероятным, что его собака заразилась бешенством, несмотря на проявленную ею агрессию, но в лесу явно жили скунсы, летучие мыши и еноты, а эти животные считались традиционными переносчиками вируса бешенства, поэтому она не могла полностью списать со счетов эту угрозу. Как и угрозу столбняка. Даже если Стелзик не заразился, ему как можно скорее требовался укол.

Всю дорогу до машин он твердил, что самостоятельно отправится на