Ей отвечали, что никакого морального убийства, как вы это назвали, не будет, равно как стресса от интерната будет точно не больше, чем от переезда на другой континент. И мы выберем интернат, где всё не так уж плохо, поверьте, это в наших, как вы сказали, возможностях, – сдержанно возмущался Даниил (на этой фразе Анна пристально разглядывала столовые приборы, поджав губы).

Настя говорила, что это, в конце концов, по-человечески неправильно, жестоко, поставили бы они себя на место Димы.

Те в итоге возмущались, что Настя лезет – вы, девушка (с ударением), извините, лезете – не в свое дело.

– Слушайте,

давайте

все

успокоимся,

– прервал разгоняющийся спор Сережа.

Столик онемел, и Сережа посмотрел на всех по очереди.

– Я понимаю, вас задели слова моей жены, это объяснимо. Но и вы ее… нас поймите: она уже не один год плотно работает с Димой и переживает за него, как за своего.

– Не один год? – сказала Анна, вставая и обращаясь к Насте. – Где ж вы с пятак лет были-то, а? Дома сидели? Или другого отсталого себе нашли? Я в туалет и в машину, – поворачиваясь, крикнула напоследок мужу, но на самом деле всем.

– Она на всё реагирует бурно, – вздохнул Даниил, когда жена завернула за угол коридора. – Но всё же наши семейные вопросы позвольте решать нам, – бросил на стол пару пятитысячных купюр и поднялся вслед за женой.

– Хуже, чем рассчитывала? – спросил Сережа, когда Спиридоновы отъехали от ресторана.

– Не знаю. Я ни на что особо не рассчитывала, но… надеялась… знаешь, мало ли.

– Ну да, – кивнул Сережа.

Настя сидела расстроенная, выкачанная, как с ней всегда было, когда она (невольно, хотелось верить) спорила или скандалила, но сейчас даже еще больше убитая, чем обычно в таких ситуациях.

– Пошли? – Сережа встал.

* * *

По привычке она ждала, когда ее руку начнет туда-сюда водить. Забыла.

У старого Даниного «Порша» была механика, он говорил, что так хоть что-то делаешь в машине, а не просто тупо сидишь. Аня накрывала своей ладонью его кисть, как в детстве бумага накрывала камень, и ей нравилось, как ее рука лежит и безвольно перемещается с передачи на передачу вслед за рукой Дани (с рулем он легко управлялся левой). Недавно он плюнул и купил автомат. Сказал, что и так много нервотрепки, хоть ездить бы без нее.

Вспомнила. Но руку не убрала. На секунду сжала пальцы сильнее, как бы посылая импульс. Он вопросительно посмотрел на нее. Улыбнулся в ответ.

Да, Аня была благодарна Дане за эти полчаса (час? жизнь?) в ресторане. Не привыкла и не любила говорить спасибо, но он понял и без этого.

Она познакомилась с ним на втором курсе своей учебы на менеджера. Под Новый год помогала завкафедрой с выставлением оценок за семестр, когда Даня с другом – недавние выпускники этого же вуза, в туфлях, брюках и кардиганах – забежали проведать преподавателей. Втроем разговорились, погуляли, встретились еще, и праздники Аня отметила с будущим мужем и его друзьями. Вскоре переехала к нему, а диплом забирала из вуза рукой с кольцом.

Даня набирался опыта, поднимался по карьерной лестнице, легко отталкивался от одних ступеней, перелетал через другие и приземлялся на третьи, менял компании и должности, но дома всегда старался отдохнуть и потому позволял Ане делать всё, что хочет, лишь бы жизнь оставалась спокойной. Он чаще стал выдыхать, чтобы Аня не закипала и не выдыхала пар. Повелось так, что она решала, куда лететь на отдых, какой устраивать ремонт, кого звать на праздники и что делать на выходных. Шипы одного подстроились под пазы второго.

Аня убрала руку с его руки. Спасибо уже сказала.

* * *

Дима вытаскивает из пасти Элли теннисный мяч Элли. В рытвинах, серый, зелено-мокрый. И кидает его метров на пятнадцать вперед. Легкий, хорошо летает, Диме нравится. Мяч приземляется в снежную жижу и не отскакивает.

И Элли бежит.

И Элли бежит, хотя раньше бы она бежала еще до приземления мяча. Бежала бы, как только Дима занес бы руку. Замечает Дима. Тяжело добегает, хватает мяч зубами и обратно.

Дима тянет руку, чтобы взять у нее мяч. Но Элли выпускает мяч раньше и тяжело дышит. Высунутый розово-белый язык болтается ненужным.

Когда бабушка умерла, Дима не думал о переезде родителей. О том, что будет. Ни о чем таком. Ни о чем. Но в тот день после похорон ему сказали всё, о чем он не думал. Папа больше молчал и тер верх носа, а говорила мама. Она говорила ясно и сильно. Диму отдадут в большую школу. Еще не выбирали какую, но в ближайшее время этим займутся. Жаль, но вышло, что это единственный вариант. Мы будем тебя навещать.

– А Элли? – спросил тогда Дима.

Оказалось, что об этом родители еще не думали.

– Не знаю. Решим, – ответила мама.

– Ее можно тоже?

– Вряд ли. Подумаем, может, можно куда-то отдать или что-то еще. Может, там как-то действительно можно… Что думаешь?

– Не знаю, Ань. Давай завтра позвоним и узнаем.

– Я позвоню и узнаю, ты хотел сказать.

– Да, – нос, нос, нос, взгляд в стол. – Именно. Ты позвонишь и узнаешь. Спасибо.

Дима тогда странно не удивился. Он не подумал, что в жизни просто случается чаще плохое. Что иногда случается хорошее, но это скорее неправильно, и лучше не привыкать. Он о подобном вообще не думал, но что-то такое в его голове пронеслось. Закружилось маленькой тучкой. И тут же ослабло и осело.

Элли поскуливает и тяжело дышит. Дышит и дышит, видно дышит. Пора домой. Понимает Дима. Дима всё понимает: он не нужен. Только Элли и Анастасии Александровне нужен, но их не взять с собой. Да и что туда вообще можно взять? Тетрадь? Хорошо бы взять тетрадь, да.

Бабушке он тоже был нужен. Но теперь бабушке уже не нужно ничего.

Дима с Элли заходят в дом. Дима вытирает Элли лапы. Та хорошо смотрит на него. А потом ложится в стену. Бока медленно поднимаются. Это она так дышит то есть. И отворачивается к стене.

– С Элли что-то, – говорит Дима родителям. А они в кухне, и он пришел к ним. Мама отвлекается от телефона, а папа от ленивой тарелки. – Может… заболела?

– Старая уже, – отвечает мама, кладя глаза обратно на телефон в тонких руках. Там они и