Мишка и швырнул в меня то, что с моей кровью. Но он всё ещё держал в руках металл. Брось металл!

Мишка отступал в угол, пытался сдвигать столы и стулья. Глупый. Я видел, как бьётся жилка на его шее. Я слышал это биение. Я чувствовал живой ток крови.

Он был загнан в угол. Ему некуда деться. Какая тёплая у него кровь, какая она горячая!

Мишка начал шарить рукой вокруг себя и наткнулся на корзину, схватил её и кинул в меня.

Корзина была полная. Я отшвырнул её, содержимое разлетелось. Но что-то попало в мою ладонь. Я поймал. И вдруг запнулся. Словно пелена с глаз упала. Я держал лапоть. Свой единственный, собственноручно сплетённый лапоть. Карету для Сонькиных кукол.

Я остановился и с удивлением уставился на лапоть. Что это было?..

Мишка потихоньку вдоль стеночки обошёл меня и выскочил из учебной комнаты.

Но мне он был не интересен. Меня интересовало совсем другое.

Я обессиленно сел на пол и потёр лоб.

– Что это было? – спросил я у пустой комнаты. – Что это, чёрт побери, такое было?

Я хорошо помнил, как чувствовал запах крови, как… Кстати, а где дощечка?

Я огляделся и увидел берёзовый брусок. Взял его и развернул, посмотреть, что там вырезал Мишка? И едва не застонал. Трилистник в круге! Этот чёртов триглав!

Я хотел встать и почувствовал что-то мягкое. Полотенце. Почему полотенце?

Вспомнил, как прихватил его, чтобы вытереться. Облился из таза я всё-таки не слабо. Это что, помутнение из-за воды, что ли? Да ну! Агафья Ефимовна сказала, что если вода попадёт на тело, то заболеем, как Григорий Ефимович. Но у меня таких проявлений, как у Григория Ефимовича, не было! Или это из-за того, что я в подвале открыл дверь? Не может же быть, что я всегда был такой, но до сих пор не проявлялось?

Чёрт! Дело приобретало нехороший оборот! Что же теперь делать? Что со мной будет? Как я теперь буду жить? Я ж теперь опасен для людей! Меня ж изолировать надо…

Сиди не сиди, а мыться идти нужно. И я, прихватив лапоть и недовырезанный трилистник, подняв оброненное полотенце, отправился за одеждой. Сунул лапоть и дощечку под подушку и сразу в баню. В холодную баню. Ну и пофиг. Мне хотелось поскорее смыть с себя тот ужас, который я испытал, когда осознал, что чуть не загрыз Мишку. Я ведь вполне мог его загрызть. Если бы не лапоть…

Девчонки, к счастью, уже вышли и теперь развешивали на верёвке свою одежду. Они были в халатах не по размеру, но мне было не до того. Я только спросил, куда складывать грязную одежду. Потом бросил в бак, который стоял в предбаннике, и полотенце, и трусы. Залил водой и отваром, который уже стоял рядом в кастрюльке.

Мылся я тщательно. Шипел от холодной воды, но тщательно тёр намыленной губкой тело. А в глазах стояли слёзы – я чуть не загрыз человека! Господи, я чуть не загрыз человека!

Агафья Ефимовна отправила меня досыпать, хотя я убеждал её, что должен помогать девчонкам на кухне, так сказал Григорий Ефимович. Но она слушать ничего не хотела. Сказала, что мужиков на её кухне не будет никогда!

В другое время я погордился бы, что меня назвали мужиком, но сейчас просто боялся идти в спальню. Я боялся, что снова проснётся зверь и я загрызу кого-нибудь. А потом меня охранники пристрелят как бешеное животное.

На самом деле я не боялся охранников и даже желал, чтобы, как только я стану зверем, меня сразу же пристрелили бы. Пока я никого не загрыз. Для меня это было страшнее всего – что я кого-то вот так…

Я наносил на кухню воды из колодца, несмотря на то что в кране вода была, достал из погреба овощей, но потом Агафья Ефимовна всё же вытолкала меня.

– Иди, иди! – проворчала она. – Нечего тут путаться под ногами и отвлекать девушек.

Я усмехнулся. Она думает, что я из-за девушек рвусь помогать… А я на девушек и не смотрел – меня держал страх. Мне хотелось находиться поближе к ней, к Агафье Ефимовне. Из нас четверых только она могла знать, что делать с такой хренью, я в этом уверен.

Но и рассказать ей о Мишке я не смог. Я правда хотел, но не смог. Как будто что-то запечатало мне рот. Про другое говорить – пожалуйста, а про то, что случилось в учебной комнате – нельзя.

– Ты о котёнке своём беспокоишься? – предположила наконец Агафья Ефимовна, заметив, что я всё ещё торчу посреди кухни. – С ним всё в порядке.

– Можно к нему? – попросил я.

Я вдруг понял, что могу поделиться бедой с Дёмой. И он меня поймёт.

– Можно, – ответила Агафья Ефимовна.

Мы прошли в комнату Агафьи Ефимовны. Там, недалеко от её кровати на полу было сделано место для Дёмы – невысокая коробка и внутри постелено полотенце.

Дёма лежал, было видно, как поднимался и опускался его бочок, Меня это порадовало – жив, бродяга!

Едва я подошёл к нему, Дёма приподнял голову, посмотрел на меня и постарался встать.

Я сел и аккуратно, одним пальчиком, погладил его по голове. В глазах защипало.

Я повернулся к Агафье Ефимовне и попросил:

– Можно мне остаться тут, с Дёмой?

Агафья Ефимовна вздохнула и разрешила. А сама ушла готовить завтрак.

– Дёмыч, – прошептал я, – Дёма…

А слёзы уже лились из глаз.

Дёма смотрел на меня, и я чувствовал, что он всё понимает. Такой маленький, такой смелый и такой беззащитный, и всё понимает.

– Дёмыч… – шептал я. – Что мне теперь делать? Как мне теперь жить?

И тогда Дёма заурчал, затарахтел. Негромко, но так по-человечески!

Я хотел взять его на руки, но побоялся причинить боль, поэтому просто лёг прямо на пол рядом с коробкой и протянул к нему руку. Я свернулся вокруг коробки калачиком, продолжая гладить Дёму.

Котёнок благодарно мурчал. Он был рядом. Значит, теперь всё будет хорошо.

Глава 19

Когда я открыл глаза, то обнаружил, что коробка пуста, Дёмы там нет.

Я подскочил и увидел, что укрыт одеялом, лежу на полу рядом с коробкой в комнате Агафьи Ефимовны. Котёнка не было ни в коробке, ни в комнате. Нигде!

– Дёма! – позвал я его сначала негромко, а потом громче: – Дёма!..

Котёнок не отзывался.

Я пометался по углам – нигде нет. И тогда, обезумевший от страха, что Дёма умер, пока я спал, и Агафья Ефимовна унесла его тело, я выскочил в