кого же все-таки портят — смиренных или злых. Стратегия вежливого поведения как оберега мотивируется, как правило, сюжетом быличек «колдун [сильный] портит того, кто ему досаждает», а стратегия агрессии — сюжетом «бесы заставляют колдуна [слабого] портить людей» (здесь возможны вариации и контаминации, как в последнем примере: Федот Афанасьевич действует по воле дьявола, однако последний не заставляет Федота пускать порчу, а просит у него работы — это дополнительный маркер, наряду с описанной коммуникативной стратегией, статуса сильного колдуна).

В указанных сюжетах быличек колдун выглядит по-разному: в первом случае он субъект действия, во втором — пассивный исполнитель воли бесов. Следовательно, если знаткие в целом господствуют над простыми людьми, как утверждает колдовской дискурс, то внутри этого класса персонажей мы можем обнаружить сложные отношения доминирования и подчинения. Наиболее заметны они в сюжете быличек «Дока на доку» (ГII 6в по указателю Зиновьева [Зиновьев 1987: 317]).

По этому сюжету, состязания колдунов на свадьбах, помочах или других людных сборищах заканчиваются тем, что более сильный колдун заставляет слабого грызть на улице обледеневший туалет, хлебать из помойной лохани, испражняться в избе или совершать другие унизительные поступки:

Знаткие собрать — дак знашь, чё делатся? Напьются — друг над другом декаться зачнут. Ну, издеваются, силу свою меряют. Вот ты знашь — я знаю. И вот зачнем друг друга (смеется), котора больше знат[301].

В Верхокамье бытует множество таких рассказов.

Да, колдуны крепкие. Крепкие колдуны. Вот этот Ларивон, потом Макарка. Они у Харитона, у братана у Мишиного, сошлись вместе, и Ларивон оказался сильнее. И этот старик, зеньковский-то старик, в туалет ушел, и там — в туалете ходят, такие столбы наклали — он сел вокруг столба, обнял его и гложет <…> И никто ничё ему не сказал. Кто-то потом сказали, что чё, мол, ты, дескать, тут делаешь? Дак он быстро соскочил.

Соб.: Это какая-то свадьба была?

Нет, просто так, вечерка, вечеринка[302].

У нас колдун в Першатах был дак, его направят дак — он уйдет, гавно грызет в туалете. То помои — у нас ведь скотину держим дак, помои — то пригорошнями хлебат помои, пьет-ест. Вот так направят, дак и так и делают они тут[303].

М. П. С.: Ой… да уж такие колдуны, всякие были такие…

И. Е. С.: Да, были, были, ты чё!

М. П. С.: Чё ты, помои едят… Наколдуют, дак гавно грызут, в туалет идут дак, ты чё! Ползают! (И. Е. С. смеется.)[304]

А на свадьбах-то… Если вот я знаткая да он знаткой, нам уже места нету на свадьбе. И они как кошки оцарапаются, им не ладится, двум колдунам. Они тут борются, переодолить хочут друг друга. Если крепкий один, другой поддается. Чё только не делают. Туалет… зимой же это, туалет даже гложут. Они друг друга пошлют. Вот я передолила того мужика ли, бабу, она уйдет, в туалет отправит он ее, туалет будет грызть. В лохани помои пили.

Соб.: А вы видели?

В лохани — нет, не видела, а вот печки, вот у нас старинные вот таки-те вот, крестьянски-те, знаешь, какие печки? За печкою у нас была дыра, ну, пространство там у нас, под стены, так неплотно. И вот на моёй свадьбе, точно, вот в Бузмаках, и он эту печину так ведь ест, кровища токо изо рта, и он все равно ест ее, гложет!

Соб.: То есть они сидели за столом, потом один встал и пошел грызть печку, что ли?

Ну, дак, мало ли, за столом — не за столом… и вот слово за слово пойдет, и всё. Полезет печку глодать. Отвели, отговорили. Он тожно давай на столб лезти, это все у нас там на свадьбе.

Соб.: Два колдуна были у вас на свадьбе?

Ну, вот два они сошлися как. Один вот вовсе он не бузмаковский был, там эти деревни — Федотята ли, Трошата ли были, уже нету деревни-те. Он из той деревни был <…> А тут отговорили — дак он давай на столб лезти. Лезет ведь, гарабкатся, а чё, столбы-те, тоже пасынки ить были, по пасынку одно что лизит, старатся, дальше лизит… Тожно тоже кто-то все говорил: «Чё-де, ты сдурел ли, чё, почё ты лизишь?» — «А вот велят! Велят, велят лизти, всё равно велят». <…> Это бесы-те, видимо, велят. «Велят, велят, надо, — говорит, — всё равно лезти» <…> Чужой-то лазил, это вот федотятский, были Федотята ли, Трошата, там деревни. Я не знаю, из которой деревни он был. Максим какой-то <…> Да вот — у того не была ни семья, ничё, жена не была, это он, Максим-то, так, токо бродячий был. А вот который у меня-то приговорщиком был дак, тот еще был ето, женатый. Хозяйка была, семья была.

Соб.: А того, Максима-то, звали на свадьбу? Или он незваный пришел?

Он незваный пришел <…> Заволокся. Ну и…

Соб.: И больше не ходил?

Больше, наверно, не ходил. (Смеется.) Или ходил ли, чё, не у меня последней, не у меня первой была свадьба-то ведь[305].

У Матвея вроде свадьба была <…> А чё, избушка тоже небольшая была. А почё этот Иван-то попал, все равно его никто ведь не звал? Ну, он туко чё-то теснотился-теснотился, и его вытолкали из избы-то. Он вкруг телефонного столба дак как пригвозден[306], грязь истоптал. Ходит, обнимат столб-от, обнимат! Отойти не может! Дак он это грязь вытоптал дак. Надо-де оговорить человека токо, отойдет. Чё ведь, смеются, смеются дак. А пожалеть тожно человека… (Смеется.) Это исделан. А токо кто уж его испортил — не знаю. Вот шепчутся, друг друга…[307]

Два колдуна сойдутся, вместе, где-нибудь на сторонушке <…> А у нас эти, лоханки называются, толстые, они под умывальником стоят, там всё, все очистки, всё, ополоски… И осердятся друг на дружка, который проворнее и заставит из этой лоханки куски хлеб исть. Тот ест, говорит, по обоим сторонам, по этим местам, слюни токо так и текут. У нас как-то, это в Майорах еще было, двоё сошлися, два колдуна, один с Сэпычки, другой с Тобольской. Одного звали Олеша Хитрай, Хитруй Олеша, другого — Никифор, Микита. Вот Олеша-то, кажется, будто проворнее его, сильнее.