ножницы воткнуть вот так, крест-накрест, и он уйдет, не залюбит. И они чё-то сначала не могли, а старушка эта говорит: «Идите сюда, бестолковые, не так надо делать». Она, видно, сказала, как, они поставили вот так вот ножницы. И вот только с воскрёсной молитвой! Воскрёсну молитву прочитать, и он через воскрёсну молитву не может пройти. И это, смотрю… на свадьбе-то бегают ведь на улицу туда-сюда, туда-сюда… она говорит: «Пойди в избу-ту да сиди так, — говорит, — не выскакивай пока, пускай не бегают». Так он знаешь как заходил по избе! Кругом, кругом, тому руку дает, другому руку дает, пришел ко мне — мене… я чё, старику… «Айда, пошли, айда, айда, пойдем, пошли, пошли!» Заходил, заходил, не может выйти! Да, не может, вот эти поставили крест-накрест, выше дверей, и он не смог выйти.

Соб.: А зачем, ведь надо было его, наоборот, выгнать?

Выгнать-то дак… Они нарочно его, он колдун! Он колдун, они его нарочно, донять. А если поставят ему, выйти он не сможет. Вот и ходит. А он бы… если долго его не выпустить, он бы стал блохами грызти, блохами грызут дак… Ему надо выйти, обязательно выйти. Он бы сидел так бы, и всё, а тут ему надо обязательно выйти, и он не может. Потом кто-то выбежал, и он вылетел. Вылетел, убежал, как пробка! (Смеется.)[275]

Способ запирания колдуна с помощью иголки или булавки, воткнутой в двери или снизу в стол или стул, известный в других местах [Черепанова 1996: 80, Ивлева 2004: 244], в Верхокамье распространен меньше. Нож или ножницы, воткнутые в притолоку двери, как и подкова на дверях, символически укрепляют границы дома [Адоньева 2004:97, Ивлева 2004:117, 131] (о семантике ножа и других железных предметов см. также [Левкиевская 2002: 75–77, 133–135]). Булавка же в стуле или столе, на котором или за которым сидит предполагаемый колдун, не только служит его обездвижению, но и является символическим уколом, аналогом пускания крови для лишения колдовской силы. Иначе говоря, здесь мы видим не только насмешку — игровую форму агрессии, но и указание на агрессию физическую[276].

По этнографическим и фольклорным данным, способы обезвредить колдуна не на время, а навсегда, существовавшие в русской традиционной культуре, были связаны со вполне реальной агрессией — выбить зубы, избить до крови. Эти действия преследовали цель запугать предполагаемого колдуна, а на символическом уровне воспринимались как средство его ослабить, лишить существенной части жизненной силы[277]. Однако в Верхокамье сведений о физических расправах с колдунами мне обнаружить не удалось, информанты в один голос говорили, что этого делать нельзя.

М. П. С.: Ой, нет! С такими связываться не надо!

И. Е. С.: Тут вообще не оберешься.

М. П. С.: Да ты чё![278]

Вместе с тем способы лишить колдуна силы существуют, но все они магические и, надо сказать, аналогичны порче — колдуна нужно тайно напоить с поганого (угостить брагой, добавив туда либо грязь с половой тряпки, либо его же собственные экскременты), например:

Алешу-то поили говном евонным. Есть же бойкие бабы — подкараулили его (смеется), оправился, собрали евонно говно, в брагу наклали и напоили его.

Соб.: Прям такое или пережгли?

А я не знаю, как они делали. (Смеется.) То ли сушили, то ли чё. Ну, как-то приспособились, положили ему маленько. Дак он стал свою семью портить-то! <…> А на чужого-то он — не получатся, своих стал портить-то[279].

А тожно его, знаш, как вот делали: вот также пир собрали, там, в Безгодове, и с малиной… был обычай бражку с малиной пить… бражку-ту с малиной сделали, и постаканно всем. А он, Афоня, тут был. А говорят, его подкараулили… кал… его измельчили тут с малиной, и его, говорит, тожно тут смешали, и ему отдельно сделали. Хозяйка-то вышла, смелая была, она моложе меня, она вышла, стакан выпила, вот давай всем по стакану. И напоили. Как, говорит, он ёжился, как ёжился, не хотел пить! Напоили всё-таки, как телю: «Давай, пей-пей-пей!» Выпил. Всё, с той поры не стал делать[280].

А Жургова напоили, говорят, с поганого… вот пол моешь, вот тряпку… и всё, он… он ничё не мог после… Хоть ездили, он деньги хоть брал, но ничё не мог[281].

Той же цели можно достичь, добавив в питье пережженную рыболовную сеть:

У нас вот Вавил-от портил всё. Его подшибили, у Савёнков, напоили, мерёжу сожгли дак, не знаю чё… три солнца, из кадильницы дак… Это сказывала сама Агафониха-то. Мы, бает, его шить [зазвали] — он портной был, лопоть шил. Вот они это устроили — всё, у него тожно´ на людей-то не стало, а на свою се´мью. Он всё равно пускат, а на людей не стало на чужих. Дак у них вся семья так примерли! Баба захворала, молодая, по лекарям возили — нихто не стали лечить. Не вылечить, бают, ее, не вылечить. И так и умерла. Дочери примерли скоропостижно — Машка умерла, Фенька… На свою семью то´жно стало валиться. Его только напоили вот этой, с этого… Наладили, наладили, он шил лопоть, дак… его кормили дак и… а там мерёжа, ловят рыбу — ее, говорит, сожгли. Это всё рассказывала Агафониха-то… Вот, бает, счас портить-то не будет, на людей не будет у его. Ничё не… Зачнет пускать хоть — а токо на свою се´мью[282].

Сеть — сложный символ, в нем христианское (сеть связана крестом) переплетено с языческим (семантикой узла)[283]. Другой способ — провести колдуна через обод колеса:

А вот колдуна… Его надо — колесо, сквозь его пропустить, колесо. У телеги колесо, обод. Вот так надеть на его, чтобы он… и толкнуть, чтобы он перешел через это колесо. Тогда он не будет, он только на свою се´мью будет[284].

Здесь, кроме явной агрессии по отношению к колдуну, актуализована семантика границы, перерождения, «выворачивания неаизнанку» — колдуна заставляют выйти из его бесовского пространства, освобождая от сотрудников, сиречь силы[285].

Примеры можно множить[286], но психологический смысл подобных действий понятен — символически унизив предполагаемого колдуна или даже просто узнав, что его напоили или как-то еще подшутили над ним, люди перестают его бояться и тем самым избавляются от гипнотической власти (власти то ли самого