Шрифт:
Закладка:
Колдуны встречаются друг с другом — один сильнее, другой слабее. И один заставляет другого то собакой лаять, то петухом петь, то еще чего-нибудь[309].
Один колдун на свадьбе внушил другому, что он кошка, и тот караулил мышку у норки — долго караулил, весь замерз[310].
В этом сюжете связь веры в колдовство с идеей власти наиболее заметна, но и в целом колдовской дискурс проникнут этой идеей. Как выразилась одна информантка, люди учатся колдовать потому, что власти хотят[311]. Имеется в виду власть и над людьми, и над миром в целом — над животными, растениями, предметами. Метафорически эта власть понимается как власть над духами (ср.: Колдун злым духом завэдуе: и на доброе, и на нэдоброе [Ивлева 2004:85], текст записан в Брестской области), что составляет характерную черту мифологического мышления, как показали исследования классиков антропологии (Э. Тайлора, Дж. Фрэзера, Л. Леви-Брюля и других). Недавние работы в области антропологии власти подтвердили их суждения, например, Аренс и Карп полагают, что в африканских обществах власть понимается не как условие и результат человеческих взаимодействий, но как нечто, находящееся на пересечении социальной, природной и сверхъестественной реальностей, и потому может быть рассмотрена как побочный продукт человеческого воображения [Arens, Karp 1989: XIII]. В местах таких пересечений в концептуальном пространстве культуры образуются парадоксальные зоны, две из них будут рассмотрены в следующей главе.
Глава IV
«Знать» и «делать»
Концепт «знать»
Солнечным июльским днем 1999 г. в одном из сел Верхокамья я вела неторопливую беседу с местной жительницей. Разговор зашел об известной в селе лекарке-травнице.
Соб.: А вот Фекла Сысоевна, она ведь много знает?
Что ты, она не знает!
Соб.: Но ведь травы знает?
Знает, много травы знает.
Соб.: А знает, как стрях лечить, надсаду?
Да, трясёт, лечит.
Соб.: А вы говорите — не знает.
Но ведь так не знает[312].
Этот диалог примечателен коммуникативным недоразумением, вызванным многозначностью лексемы знать в данной культурной среде (и не только в ней, как будет показано ниже). Подобное коммуникативное недоразумение не было в моей полевой работе единственным, избежать его довольно трудно, поскольку глагол знать автоматически срывается с языка и адекватной замены ему нет. Спрашивая информанта, знает ли он такой-то обычай, я всегда имею в виду случаи из жизни, истории, которые помогли бы высветить семантику тех или иных явлений и глубже понять традицию. А информанты понимают это как просьбу научить. Характерный пример:
Соб.: А вот вы, столько детей… у вас. Наверно, вы знаете такой обычай, может быть, рассказывали — насылают на мужиков ребячьи муки?
Не бывало, не делала этого, у меня!
Соб.: Ну, может быть, слышали?
Слыхать — я слыхала, но не интересовалась этим делом. Не интересовалась.
Соб.: Как это вообще делают, что…
А вот не знаю. Не знаю. Сейчас не знаю.
Соб.: Такие истории случались?
Нет, не случались у меня <…>
Соб.: А надо слова какие-то знать?
Бог его знат, не знаю! Вот я век прожила и не знала это дело. Слыхать — слыхала, а вот знать — не знала. Сама это дело не делала[313].
Для носителей традиции многозначность лексемы знать не препятствует адекватному пониманию, как, например, в следующих высказываниях с достаточно сложным, но ясным словоупотреблением:
Вот у нас здесь тоже как-то было, вот у нас этого, Анатолия Георгиевича тоже… кто его знает, у него мать, например, знала. Вот. Тоже я не знаю, правда — не правда[314].
Соб.: А присушивают лекари или это другие люди?
А это кто знат. Кто знат, они какие. Есть которые ведь это… знаются, чернокнижники, черную книгу читают, и всё… с бисями знаются дак[315].
Знал ли он аль може людей он знал, кто знает сделать что-нибудь… [Кузнецова 1992: 119]
Известно, что не только в этой локальной среде глагол знать имеет особый смысл в случаях его употребления в колдовском дискурсе. Однако несмотря на то, что представлениям о колдовстве и соответствующим практикам посвящена обширная научная литература, включающая и специальные работы в области мифологической лексики [Померанцева 1975; Черепанова 1983; Кузнецова 1992; Цивьян 2000; Виноградова 2000; Криничная 2000; Щепанская 1990,2001а, 2001b; Жаворонок 2002 и др.], лексемам действия знать, делать, ладить, портить и т. п. исследователи особого внимания не уделяли, считая, вероятно, их смысл самоочевидным и не требующим дополнительной интерпретации[316]. Вместе с тем разнообразные контексты употребления глагола знать в колдовском дискурсе не позволяют при истолковании его значения ограничиться тривиальным, кочующим из работы в работу суждением, что знать — сиречь обладать некой дополнительной к общему знанию тайной информацией, полученной сверхъестественным путем и выделяющей своих обладателей в особую категорию людей (знатко´в, знатки´х, зна´тных, зна´тливых, знающих, знаменитых, знахарей).
С одной стороны, подобная интерпретация естественно следует из поверий о черной книге и в целом из заговорной традиции, где человека из ряда ему подобных выделяет знание особых текстов и/или приписываемое участие в специальных посвятительных обрядах, например:
Это чернокнижники, наверно, такие бывают… Есть ведь которы грамотные, всё делают[317].
У их тоже был как… колдун-от. Вот он проучивается, и ему покажется там то ли печь, проходить надо когда, или шшука, говорит, рот полураскрыт, пройти надо. Тогда он всё знат <…> Эти люди, видишь, черномазию-ту читают, черномазия-то книга, дак не знаю, какая, почитают и наделают[318].
А если вот человек, который знающий, вот этот чернокнижник, как мы их зовем <…> Он как бы лежит, умереть-то он не может, он мучается, вот пока это черное дело свое не передаст другому, как бы… вот свое колдовство другому не передаст, эту книгу, эти вот все слова, видимо, он из-за этого очень долго мучается. Но они передают тоже не каждому, не любому человеку. Они ведь должны передать такому вот человеку, чтоб он
