и хаживал обедать и ужинать домой в деревню. Это было уже к вечеру, я и говорю: «Послушай, Ванюха, я пойду ужинать в деревню, побудь здесь пока». — «Хорошо», — говорит. Я ему шутя и говорю: «Ты, мол, не боишься остаться один на мельнице?» — «А кого я буду бояться, ко мне хоть сам черной (черт. — О. X.) приходи, я и тому ребра переломаю», — отвечал он. Это мне не понравилось; ну, думаю я, постой же, испробую тебя, каков ты таков? «Хорошо, — говорю, — запри же двери-то на крючок». Потом я вместо деревни обошел кругом, да под колесами и пробрался под мельницу, лицо вымарал грязью, а на голову надел вершу, что из прутьев плетутся, и полез в творило, где колеса мажут; лезу помаленьку, Иван же, заслышав шорох, отступил шага на два и стал креститься, а я вдруг высунулся до половины да и рожу еще такую скорчил; тут Иван не выдержал и со всех ног бросился в дверь, сшиб ее с крючка и без оглядки подрал прямо в деревню.

Сбросив вершу, я кричу: «Иван, Иван» — куда ты, только пятки мелькают. «Вот тебе, — думаю, — и пошутил, теперь и оставайся без ужина». Нечего делать, поел я хлебца, прихлебнул водицей и лег спать. На другой день поутру слышу, кто-то ходит и покрикивает. Э, думаю, смельчак мой пришел. Отворил я дверь, гляжу: Иван. «Что же, — говорю, — так-то караулят?» — «Да что, дядя Антон, озяб до смерти, пошел погреться», — отвечает Иван, а между тем спешит скорее лошадь запречь да на меня как-то странно посматривает; я ни гугу, знай подметаю мельницу. Запрег он лошадь и сейчас уехал. Я так и думал, что дело тем и кончится, ан вышло не так. Дня через три является ко мне одна старуха и бух мне в ноги: «Батюшка, помоги», — говорит. «Что, мол, такое?» — «Ваську моего испортили». — «Как испортили?» — «Да вот как, кормилец: вчера, после уж полуден, вез он сено. Жара страшная. Вот подле дороги идет Матрена с водою, он и попроси напиться; напившись же и говорит: „Спасибо, бабка". — „Не на чем, — говорит, — а при случае припомни". — „Припомню", — говорит. Отъехав сажень десяток, вдруг ему под сердце и подступило, едва мог лошадь отпречь и прямо на печь. Мы собрались ужинать, кличем его, нейдет, а сам все мечется; поутру я было ему яичко поднесла, не берет; так сделай милость, помоги!» — «Да что ж я-то тут могу сделать?» — «Батюшка, такой сякой, помоги!», а сама — все в ноги. «Постой! — думаю, — дам я ей земляничного листа, я, знаешь, сам его употребляю, когда занеможется; возьмешь, поставишь самоварчик, да обольешь (лист) кипятком, да чашек десять и выпьешь, а допрежь ты стаканчик винца хватишь, наденешь тулуп, да на печь; вот пот тебя и прошибет; а к утру и встанешь, как встрепанный». — «Постой, — говорю, — я тебе травки вынесу», и вынес пучка два, да и рассказал ей, что с ней делать. Гляжу, на другой день она опять ко мне и опять в ноги. «Что, мол, али опять худо с Васькой?» — «Какое, — говорит, — худо, он уже поехал на покос». — «Ну и слава Богу». Она меж тем холста мне эдак аршин пять сует.

«Что ты, мол, Бог с тобой! Куда мне?» Возьми да возьми! Злость меня взяла, говорю: «Отдай, мол, в церковь!» Послушалась и ушла. Что же, батюшка мой! И стал я замечать, что как завидят только меня, все кланяются еще издали. Что это, думаю, за чудеса такие? Сперва я все ту же травку давал, всю почти передавал; ничего, выздоравливают, а там уже ворожить стали ходить; я сначала сердился на них и гонял, не тут-то было; ломят, да и только. Уж больно стали надоедать; я и пошел к священнику, да и порассказал, в чем дело. Священник посмеялся да и сказал: «Ну, ты невольный колдун, терпи, нечего делать! Народ не скоро переломишь, предоставь все времени» [Забылин 1880: 206–208].

Этот текст, не собственно фольклорный, тем не менее интересен своей рефлексией над народными верованиями, которую найти в традиционном фольклорном дискурсе невероятно трудно (хотя и возможно — история о том, как таким же «невольным колдуном» стал дядя информанта, приведена во второй главе). Мельнику, а также и другим ремесленникам легко прослыть в деревне колдунами потому, что они обладают, во-первых, особыми, недоступными остальным крестьянам умениями (может быть, и не особенно сложными, но имеющими множество непонятных для неопытного человека нюансов) и, во-вторых, большей, чем рядовые члены сельской общины, сферой ответственности, а следовательно, властью[341]. Реконструированная смысловая цепочка могла бы выглядеть следующим образом.

Ответственность, с которой справляется специалист, и его опыт наделяют его особыми умениями, которые интерпретируются окружающими как власть над вещами или животными (например, у коновала — над лошадьми, у пасечника — над пчелами). Эта власть может быть осмыслена (мифологически перекодирована) как власть над природными стихиями, воплощенными в образах мифологических персонажей (или же как особая связь с ними — пастух связан с лешим, помогающим пасти стадо, мельник — с водой, персонифицированной в образе «водяного черта», как в приведенном выше примере). Эта особая связь понимается в терминах магического знания/силы и, следовательно, власти над людьми.

Следующий текст, кроме прочего, говорит о признании «чужого» (городского?) специалиста в сельском сообществе:

Они жили в богатых домах, вот, у нас был управляющий. У них, я не знаю, они корову держали, ну, ето, у помещика, помещика нашего работали. И вот этот управляющий, если на телёночка посмотрел, всё, околеет телёнок. Во что делал. И вот, значит, поняли, что через него околевает, стали ему… прятали. Такая минута выпадает, такой глаз у человека[342].

Приписывание колдовских способностей не просто маркирует «чужесть» человека, но и обнаруживает страх и уважение, которые он вызывает. Назвать имярека колдуном — признать его власть над собой или своим сообществом, но власть нежелательную. В этой связи чрезвычайно интересно наличие противоположных значений у понятий знатный, знаменитый и приметный, отмеченное в словарях русских народных говоров:

Зна´ткой — 1. Видный, заметный. 2. Хороший, добротный. 3. Многознающий, опытный; видный, известный, уважаемый человек. 4. Занимающийся колдовством, знахарством.

Зна´тной — 1. Знающий. У нас теперь знатной агроном — фсе знает. 2. Хорошо видный, заметный [СРГСУ 1964: 194].

Ср.: Лечит другая, Маруся, она познатне´й меня, она лечит и от давления [Ермакова 2005: 20]; Знатная была старушка — всё знала! [Савельева, Новикова