ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

У человека есть два зрения: взор тела и взор души. Телесное зрение бывает забывчивым, духовное помнит всегда.

Александр Дюма

СУМИКО

ОСКОЛКИ ВРЕМЕНИ

На следующее утро я проснулась в предрассветной мгле. Просачивающийся сквозь жалюзи свет был полон холодной бодрости, заставившей открыть глаза. А еще через мгновение я полностью пришла в себя. Ощущение, будто меня ждет какое-то неотложное дело, витало в воздухе и звало поскорее выпутаться из скомканных простыней.

Не в силах видеть разложенные на столе документы и видеокассеты, я отправилась завтракать в небольшое кафе. Присутствие других людей, занятых своими будничными заботами, успокаивало. Устроившись за стойкой со своей тарелкой, на которой лежал тост с арахисовым маслом, я наблюдала за утренней суетой в кафе, находящемся на первом этаже большого торгового центра на берегу Токийского залива. В этот ранний час мерно покачивающаяся гладь воды за окном была однообразного серо-стального цвета. Когда начало светать, я слезла с высокого барного стула, расплатилась за завтрак и отправилась на пристань, где села на паром, идущий на остров Одайба[71].

Гуляя по пляжу, я подошла к отмели и, опустившись на корточки, погрузила пальцы в стылую непрозрачную воду. Казалось, прошедшая ночь, которая выдалась неожиданно холодной, убаюкала море. Но летом такие ночи обманчивы: за ними приходят изнуряюще жаркие дни, когда очертания предметов расплываются и подрагивают из-за висящего в воздухе горячего марева. Я знала: сегодня будет именно такой день.

Дойдя до парковой зоны, которая узкой полосой протянулась вдоль берега, обращенного в сторону Токио, я вскарабкалась на небольшую скалу, чтобы посмотреть восход. Солнце начало подниматься над острием Токийской башни[72], затем свет распространился над заливом и наконец осветил белые пилоны Радужного моста[73].

Слово «ландшафт» в японском языке состоит из иероглифов, означающих «ветер» или «поток» и «вид»: «текучий вид» — нечто скоротечное и эфемерное, движение, не знающее остановки.

Вид, который сейчас открывался передо мной, не был тем, что открывался моей матери, приходившей сюда в студенческие годы, чтобы погулять в парке или заглянуть в недавно построенные торговые центры на берегу залива. И сам залив для нее оставался открытым голубым простором с впадающими в него реками Цуруми, Тама и Ара-кава. И никакого моста еще не существовало. Возможно, мама видела только-только начавшие подниматься пилоны и строящуюся дорогу. Но она так никогда и не узнала, как выглядит Радужный мост, столь любимый жителями Токио. Строительство моста закончилось в конце 1994-го — года ее смерти.

Воздух, несмотря на сияющее на небе солнце, все еще оставался прохладным, а резкий и ровный ветер, дующий над островом, создавал барьер между Одайба и Токио. И все же через несколько часов город взял свое: я наблюдала, как горячая дымка поднимается над крышами домов и над раскаленным бетоном улиц, а вскоре ветер стал доносить до меня запах выхлопных газов.

Вы уже знаете, моя мама была фотографом. Возможно, если бы она не вышла замуж и не родила меня, Рина Сарашима стала бы великим мастером. Однажды мама сказала, что, когда она берет камеру в руки, ее цель — ухватить самую суть момента, единственный миг в потоке времени. Но, несмотря на все искусство фотографа, снимок выхватывает только часть реальности — то, что видят глаза.

Солнце стало болезненно ярким, и я, глядя на колышущийся в душном мареве город, подумала: под силу ли фотографии запечатлеть этот жар? Да, некоторые вещи можно зафиксировать на пленке, но как передать то, что я чувствую: обжигающее прикосновение солнечных лучей на коже, влажные от пота волосы и струйки, стекающие по шее и спине, Токио, плывущий в жарком блеске августа.

Я смотрела на здания, возвышающиеся на другом берегу залива, которые моей маме тоже не суждено было увидеть. Приземистые дома из восьмидесятых теснились рядом с причудливыми небоскребами эпохи «экономического пузыря»[74], вроде «Голден Плаза» и «Саншайн Тауэрз».

Странное чувство возникало и при взгляде на дом, где мы жили до развода родителей. Многоэтажный с тонированными стеклами — в те времена он считался верхом архитектурного прогресса, но сейчас выглядел устаревшим, особенно рядом с гигантскими офисными зданиями, которые, заполонив центр, начали подбираться к окраинам с их копотью и смогом. В Токио сохранились следы прошлого, но ничто не вечно. Если вы хотите отыскать исчезнувшие реки, крепостные рвы и старые каналы Эдо, вам следует обратить внимание на современные мосты, автомагистрали и путепроводы — все они встроены в их русла.

Еще при жизни моей матери Токио начал стремительно развиваться. Страна вступила в период экономического расцвета. Земли вдоль побережья очищали от илистых наслоений, старые рыбацкие пристани разбирали — бухта приобретала новый облик. Повсюду тянулись нитки железнодорожных путей и скоростных магистралей, а сам город ощетинился небоскребами. Многоквартирные кирпичные дома и здания в стиле ар-деко, уцелевшие после землетрясения Канто[75] и бомбежек Второй мировой войны, были снесены в лихорадочном стремлении к реконструкции и обновлению, когда все вокруг оказывается подчинено строительству нового, светлого и чистого мира. Время шло, и постепенно упразднилось само понятие исторических построек, постепенного перехода от прошлого к настоящему. Постройки не успевают состариться настолько, чтобы превратиться в развалины, они изначально представляют собой нечто временное. Токио стал городом, где нет ничего постоянного.

Люди часто думают, что здания гораздо долговечнее их самих. Они кажутся надежными и нерушимыми, но на самом деле дома такие же хрупкие, как и люди. Город, возведенный по принципу «разрушай старое и строй новое», с точно такой же легкостью можно и уничтожить.

В тот душный августовский день, сидя на берегу Токийского залива, я видела, как в его водах подрагивает отражение новых сверкающих башен — одно непостоянное зеркало отражало другой временный образ.

Ветер налетал короткими порывами, взбивая воду до тех пор, пока гребни волн не покрылись клочьями белой пены. Интересно, думала я, если, глядя на постоянно меняющийся мир, мы не способны без помощи фотокамеры удержать его образы, может ли рассказ об истории человеческой жизни сохранить ускользающую реальность? Воспоминания о городе, которого больше нет, тесно переплетены с моей личной историей. Дома меня ждут документы и видеокассеты. Только они сумеют поведать о том, что навсегда останется неизменным.

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

Людям нравится верить в презумпцию невиновности: «Человек считается невиновным до тех пор, пока не доказано обратное». Однако, если вы подсудимый, не обольщайтесь — вас считают виновным с момента ареста. Средства массовой