от организации задание создать антисоветскую группу, что я и сделал, когда меня перевели в Батамай. В нее вошли Егоров (фамилии других батамайцев напишешь сам). В это же время сошелся с председателем наслежного Совета Нахоры Саморцевым Василием Иннокентьевичем и Гороховым Степаном Васильевичем, в прошлом белобандитами, которых в период гражданской войны помиловал мой отец, командир красного отряда. Он тогда же и порекомендовал их мне, как верных людей, готовых бороться против Советской власти…».

– Вот скотина! – невольно вырвалось у Алексеева в адрес Усачева, дело в том, что когда погиб его отец, Алексееву было всего два года.

«Все это время я поддерживал связь с Якутском, откуда и пришел приказ: организацию возглавить Саморцеву, а также поступило новое задание, от агитации перейти к делу, устроить террор против работников Советской власти и сотрудников НКВД…»

Дальше Алексеев читать не стал, листки аккуратно сложил и сунул в карман рубашки, возможно, они еще пригодятся, как оправдательный документ, подтверждающий его невиновность, и потому держать их надо при себе. Папку с остальными бумагами бросил в печурку.

Нет, все же правильно он сделал, что сбежал. А покончить с собой всегда успеет.

Несмотря на ломоту в теле и озноб, решил осмотреть все угодья Горохова, надо было думать о пропитании, муки надолго не хватит. Нашел пасти, но они были ему ни к чему, а вот петли его обрадовали, как и лыжи.

Избушка стояла недалеко от озера, а дальше простирался сосновый лес, переходящий в кедровник. Следы зайцев заметил уже рядом с зимовьем, а возле озера, где стоял сплошной тальник, они натоптали целые тропы. Пока искал подходящее место для установки, наткнулся на двух, присыпанных снегом, зайцев, попавших в петли, поставленные еще Гороховым. Хорошо, что их не заметили ни звери, ни вороны…

Когда возвращался, спугнул стайку куропаток, но стрелять не стал, хоти и не боялся быть услышанным в наслеге, до него километров тридцать. Просто берег патроны, если уж стрелять, то в крупного зверя, а куропаток он и так поймает. Перед тем, как выйти на небольшую поляну, заметил на ней двух косуль, видно, Байанай пребывал сегодня в добром расположении духа. Косули не могли учуять Алексеева, он находился с подветренной стороны, и было время, не спеша, снять ружье и спокойно прицелиться. Но его била дрожь, и он никак не мог поймать цель. Все же усилием воли унял на мгновение дрожание рук и выстрелил. Одна из косуль рухнула на снег. Когда он подошел, она еще была жива, но в глазах косули не было страха, скорее – печаль. И глаза ее, до боли в сердце, напомнили Алексееву о Маайыс.

Алексееву казалось, Маайыс всегда была рядом с ним, с тех пор, как он помнил себя, так помнил и ее. Вместе играли, ходили в лес по грибы и ягоды, ставили вершу в озере, вместе пошли в школу. В одно время переехали из наслега в село Красное, они с матерью к дяде Иннокентию, а мать Маайыс, тетя Дарья, к новому мужу, сторожу сельпо Слепцову.

Была Маайыс озорная, веселая, но иногда на нее находила грусть, глаза становились печальными, как у этой косули. Сейчас, вспоминая ее, Алексеев подумал, может, Маайыс неосознанно чувствовала свою раннюю кончину.

Маайыс была его самым лучшим и верным другом, и он как-то не заострял внимание на том, что она девочка. Купаясь, он мог повернуться к ней спиной, снять трусы и выжать. То же самое проделывала и она.

Но однажды на сенокосе, когда взрослые, пообедав, завели неспешный разговор, они с Маайыс отошли к не до конца сметанному стогу и разлеглись на сене. Солнце так пригревало, а обед был такой сытный, невольно начинаешь засыпать, но мешала надоедливая муха, он отгонял ее, а она снова и снова садилась, и обязательно на губу. Все же поймал ее… Оказалось, что это не муха, а соломинка. Маайыс прямо-таки закатилась смехом. Он начал отнимать соломинку и нечаянно задел нежный комочек у нее на груди и тут же, словно обжегшись, отдернул руку и смутился до красноты. Смутилась и Маайыс. И хотя оба сделали вид, что ничего особенного не произошло, для них с этого момента началась другая жизнь.

Раньше могли лежать рядом на копне, глядя на звезды и не обращая внимания, соприкасаются их тела или нет. Теперь каждое прикосновение к Маайыс было для него событием. А каждый их взгляд, как вопрос: что произошло?

Иногда, забывшись, они вели себя, как прежде, все же им было по тринадцать лет – дети. Но в какое-то мгновение оба будто выпадали из детства. И опять настороженные, удивленные взгляды, непонятное волнение, нестерпимое желание прикоснуться. Он любил незаметно разглядывать ее, словно узнавая Маайыс по-новому. Однажды она спросила:

– Почему ты на меня так смотришь?

– Ты красивая! Самая красивая!

И когда смущенная Маайыс потупила глаза, он, в доказательство своих слов, несмело поцеловал ее в щеку. Маайыс стремительно сорвалась с места и убежала. Весь день она избегала его, вечером не пошла купаться, а все жалась к матери. А утром – это были последние дни сенокоса – их на пару послали сгребать сено там, где не могли проехать конные грабли. И они снова остались наедине, и Алексеев, нарушив затянувшееся молчание, спросил:

– Ты обиделась?

Маайыс долго молчала, потом прошептала:

– Нет.

– И тебя можно снова поцеловать? – осмелел после ее слов Алексеев.

Маайыс молчала.

– Можно? – подошел поближе Алексеев и, не прикасаясь к ней, вытянул шею и поцеловал в щеку, потом так же несмело в губы.

И сказал:

– Когда станем взрослыми, я на тебе женюсь.

– Правда?

– Правда.

Вечером вроде бы убежали купаться. А сами целовались и целовались. У Алексеева голова кружилась от поцелуев и прикосновений…

После сенокоса вернулись в село и старались найти хоть малейший предлог, чтобы встретиться, побыть вдвоем. Им казалось, никто не замечает их новых отношений. Но разве скроешь от матерей – Матрена Платоновна и тетя Дарья уж все обсудили и решили, что из Маайыс и Гани получится хорошая пара.

После окончания семилетки оба пошли работать. Но через год в село приехал секретарь райкома комсомола, собрал молодежь, поинтересовался их делами и заявил Алексееву:

– Тебе обязательно надо учиться дальше. Учеба дается тебе легко, а страна нуждается в грамотных специалистах. Я поговорю насчет тебя в районо.

И осенью Алексеев уехал в Якутск, поступил в финансово-экономический техникум. Маайыс осталась в селе и обещала его ждать. Договорились, он окончит техникум, и они поженятся.

Но следующей весной Маайыс утонула. В сильный ветер переплывали речку Красную на маленькой лодке, она перевернулась. Спастись удалось не всем…

Назавтра Алексеев сидел в зимовье, ел мясо, пил бульон и чай, стараясь прогнать хворь. Но