Утром Маша ахнула, глядя на Марту:

– Тебя били? Вон как губа распухла, и кровь. Говорила я тебе, откажись от мужа. Мужика найти можно, хоть и трудно в наше время, но можно. А коль здоровье потеряешь, то навсегда. Да и наконец-то о ребенке подумай. Ты же мать, пусть и не родившегося дитя. А о чем в первую очередь думает мать?

Роза усмехнулась, скривилась, словно от зубной боли, но промолчала.

– Я на твоем месте ни минуты бы не задумывалась, – продолжала Маша.

– Ты что, не любила своего мужа?

– Как это не любила? – обиделась Маша. – Еще как любила, он у меня, знаешь, какой был…

– И предала бы, ни минуты не задумываясь?

– Я, да я… – Маша замолчала, закрыла лицо руками и некоторое время сидела так, потом решительно убрала руки. – Пусть Петя простит меня там, на небесах, но ради детей я бы от него отказалась. Дети – главное. Да и вообще, в природе так устроено: самка окрашена в серый цвет, самец в яркий, потому как самка должна жить. Вот возьмите утку и селезня…

– Подожди, – остановила ее Марта, – уж больно знакомые песни ты поешь. Скажи, что тебе пообещали, раз ты так стараешься меня уговорить?

– Да ты что, девка, ополоумела? – вскочила, краснея, Маша. – Выдумала. Я к тебе по-человечески, все же старше тебя, многое повидала, вот и советую.

– А врать не научилась. Так что тебе следователь за меня пообещал?

– Да никто мне ничего не обещал.

– Раз никто не обещал, то и не лезь ко мне со своими советами, у меня своя голова на плечах, как-нибудь сама разберусь, как мне поступать.

– Да, пообещал, – перешла на крик Маша, – пообещал! Закрыть дело и отпустить домой, если уговорю тебя отказаться от мужа.

– И ты согласилась?

– А если бы у тебя трое детей одни дома сидели? Нет у нас здесь родственников, нет! Одни они одинешеньки. Как жить без меня будут? – Маша заплакала и вдруг бросилась к Марте, встала на колени и обняла ноги:

– Откажись! Откажись от мужа, прошу тебя! Ведь мне десять лет дадут. Что с детьми будет? А твоего, следователь сказал, все равно расстреляют, ему не поможешь. Так помоги мне, себе, своему ребенку и моим детям. Прошу тебя, откажись. Век за тебя буду молиться. Я тут неделю сижу, а чуть с ума не сошла, дома, когда меня забирали, кроме картошки – ничего не было. А кто печь будет топить, ведь угорят. Откажись! Умоляю тебя!

– Я от мужа никогда не откажусь, – освобождаясь от рук Маши и отступая, сказала Марта.

Маша безвольно опустила голову, положив руки на колени, и затем медленно, тяжело поднялась:

– Значит, не хочешь мне помочь? Проклятая немчура, от вас никогда ничего хорошего не дождешься! Фашистка! Всех вас давно перебить надо. Правильно, зачем тебе жалеть моих детей, пусть погибают. Да я сама тебя убью!

Маша кинулась к Марте и вцепилась ей в волосы:

– Фашистка! Фашистка! Всех вас убивать надо…

Роза поспешила на помощь Марте, вдвоем им удалось разжать пальцы Маши и оттолкнуть ее от Марты. Маша упала, ударившись головой о нары, и расплакалась навзрыд, слова вылетали в промежутках между рыданиями:

– Ну что ты так в него вцепилась? Что, на нем свет клином сошелся?

– Сошелся, – плача, ответила Марта. – Я его никогда не предам. Если бы вы знали, какой он.

– Вот погибнут мои детки, их смерть на твоей совести будет. Ты будешь их убийцей.

– Что ты мелешь? – попыталась урезонить Машу Роза. – Марта, что ли, тебя сюда упекла?

– А ты, воровка, закрой свой поганый рот, не суйся, куда не просят. Тебе что следователь сказал? Вот сообщу ему, так будешь плакать кровавыми слезами.

– Не пугай, пуганые.

– А что сказал следователь? – не поняла Марта.

– Маша пожаловалась ему, будто я мешаю тебя уговорить, следователь и пообещал мне срок прибавить, если не буду ей помогать. Вот и поддакивала, но я на твоей стороне.

– Да почему вы такие тупые? – возвысила голос Маша. – Есть возможность спасти людей, моих детей. И надо-то всего этой немчуре сказать пару слов. А не откажется от мужа – сама погибнет и ребенка потеряет, а мужа так и так расстреляют. Ну кому будет хорошо от этого? Подумайте своими тупыми головами. Кому? А послушай она меня, всем бы хорошо стало. Русская давно бы меня поняла, а у немцев вообще жалости нет. Фашисты проклятые!

– Не поняла бы тебя ни русская, ни еврейка, ни какая другая. Вот я, хоть и не было у меня с Ваней сильной любви, но не предала бы его, хоть убей.

– Какие вы обе хорошие, одна я сучка. Да я ради жизни детей не только мужа, мать родную бы предала. Да ты хоть понимаешь, о чем я говорю или тебе по-немецки надо объяснять?

– Все я понимаю, – тихо сказала Марта. – Все! Но предать Ганю не могу. Будь он на воле, может быть, и отказалась бы от него ради ребятишек. А сейчас я для него единственная опора, как и он для меня.

– Так взяла бы и убила тебя! Боже, за что ты так со мной? – Маша тихо завыла, качаясь всем телом.

– Завидую я тебе, Марта, – вздохнула Роза, – хоть и сослали тебя из родных мест, и вот в тюрьму угодила, а счастье повидала, не прошло оно мимо тебя. А оно не всем дается. Счастье вольная пташка: где захотела, там и села. Мало я счастливых встречала. Вот возьми меня: всю жизнь с малолетства только и знала, что работала, работала, работала с утра до вечера. Не заметила, как замуж вышла, детей нарожала, мужа потеряла. А любила ли его, сказать не могу. Время подошло, вот и вышла. Как все выходят. Как заведено. Другой бы стал ухаживать, – наверное, за другого бы и вышла. Такая женская доля. Да и куда деться. Девичий век короток. Так-то он у меня работящий был, хозяйственный и относился ко мне хорошо, если бил, то только пьяный. А тверезый был добрый, ласковый, когда я после рождения Алевтины потолстела, все шутил, чем, мол, тебя больше, тем лучше. В сорок пятом погиб. И знаешь, я это почувствовала, на огороде копалась и вдруг сердце как прихватит, дышать стало нечем. Я сразу поняла – Ванечка мой погиб. И в слезы, так ревела, так ревела, – Роза смахнула набежавшие слезы. – Когда похоронку принесли, я уже выплакалась до дна. И что обидно, погиб после победы, я уже радовалась – живой вернется, да задержали его на время, от рук бандеровцев погиб. Я к чему это рассказала, связь между близкими людьми всегда есть, пусть даже один