при смерти, они с дочкой там до понедельника и будут. Лампу зажигать, пожалуй, не стоит. Мало ли что. Я и так знаю, где что у меня лежит. А ты раздевайся, садись, вот табурет.

– Я, Миша, на минутку. Мне бы теплые рукавицы и спички.

– И куда ты теперь?

– В Нахору. Там, возле верхнего распадка, у Горохова зимовье. Он запасы туда завез, а его в НКВД забрали.

– Далековато в такой мороз. Это что у тебя за бумаги? – разглядел угол папки Михаил.

– Дело свое прихватил. Я прямо из кабинета следователя убег. Почитаю. Усачев, следователь, написал за меня признательные показания и велел переписать.

– Ловко. А обращались как?

– Как фашисты. На мне целого места нет, и били, и пинали. Они и Марту при мне пинали, хотя знали, что она беременная.

– Не может быть!

– Я раньше тоже так думал. Да вот раскрыли глаза. Вот так живешь, работаешь и знать ничего не знаешь. Вроде все хорошо. А тут такое творится! Где Советская власть? Ты только про это никому не говори, враз заберут.

– Понимаю. В чем тебя обвиняли?

– Антисоветская агитация и террор – это за выстрел на охоте, когда дробь в Ножигова попала.

– Так чего они у коменданта не спросят?

– Спросили. И его, и Сомова. Читал я их показания, получается, стрелял специально. Нападение на сотрудника.

– А им от этого какая выгода?

– Надавили на них.

– Да, кто другой бы сказал – не поверил. Сейчас я тебе все приготовлю, – Михаил, такой же здоровый, как и брат, то исчезал в темноте комнат, то появлялся, и каждый раз что-то приносил:

– Вот тебе рукавицы и валенки. Правда, старые, на сто раз подшитые, но лучше, чем твои бурки. Портянки внутри, сразу и переобуйся… Вот спички и Вовкина шапка, отслужит, новую купим. Летом должен вернуться. А вот тебе ружье, но патронов маловато.

– А как же ты?

– У Николая заберу, ему все равно с одной рукой не до охоты. Дам тебе полбуханки хлеба и вареной картошки, больше в доме ничего нет. И котелок, чайку по дороге сварганишь. Сейчас сооружу тебе из мешка рюкзак, все туда положишь, бурки и шапку с собой возьми. И давай-ка, выпьем на дорожку. Я тут бражку ставил, осталось немного.

Уже когда сидели за столом, Михаил предложил:

– А то оставайся, посидишь в подполе. Пока все утихнет.

– Не могу. Они не дураки, хорошо работают, быстро вычислят, кого я здесь знаю. Так что утром жди гостей.

– Черт! Надо остатки браги уничтожить.

– Ладно. Мне пора. Спасибо тебе за все! Привет Николаю.

Вышли на крыльцо, и Михаил, обнимая Алексеева, сказал:

– Ну, Ганя, ни пуха ни пера! Я думаю, мы с тобой еще встретимся. Жалко, лыж у меня нет, тяжело тебе будет идти. Если что, заходи, всегда помогу.

– Прощай! – Алексеев быстро зашагал от дома. Надо было незаметно выйти из села. Боровиков, поди, всех на уши поставил. Усачеву, скоту, точно от него досталось. Алексеев злорадно улыбнулся и ускорил шаги. До рассвета оставалось несколько часов.

А вот Усачеву, как Алексеев и предполагал, было не до улыбок. Боровиков аж захлебывался от злости:

– Три! Блядь! Три вооруженных сотрудника дали себя разоружить какому-то колхознику, отдали свою одежду, чтоб не замерз бедный. Вот так, запросто, отпустить опасного преступника! Как такое может быть? Не понимаю. Не понимаю! Сговор? В этом мы еще разберемся. Скажите спасибо Алексееву, что оружие вернул. Чистеньким хочет быть, видно, надеется на что-то. Усачев, ты понимаешь, какое дело развалил? Спасти вас всех от сурового наказания может только одно: вы этой ночью должны вернуть Алексеева. Ни в Красное, ни в Батамай он не пойдет, только в Нахору, там у него полнаслега родни. Этим занимается милиция, но Алексеев может попытаться пересидеть некоторое время здесь, в райцентре. Поэтому быстро выясните всех его знакомых.

– Мы это уже сделали в ходе следствия, – доложил Усачев.

– Ну, хоть какой-то от вас толк. Говори.

– Друзей, как таковых, у него здесь нет. Знакомые. В райисполкоме: Иванов, Семенов, Клепиков – этот сидит у нас…

– Знаю, дело говори.

– Есть знакомые в райпо, также члены бюро райкома…

– Эти причем? Что ты несешь?

– Еще Геннадий Серкин, поступил в милицию год назад после службы, родители в Красном, живет у родни. Михаил Соловьев, орденоносец, его брат Николай живет в Красном, женат на немке, с детства дружит с Алексеевым.

– С этого и начинал бы. Быстро к Серкину и Соловьеву.

Михаил только собрался растопить печь, как забарабанили в сенную дверь. Он сразу понял, кто, и открыл, не спрашивая. Отталкивая его, в дом быстро вошли Усачев с Никифоровым и молоденький сержант.

Усачев спросил, недобро усмехаясь:

– Ждал?

– Кого?

– Нас. Дурочку из себя не строй.

– Вы почему так со мной разговариваете? Я…

– Да знаю, – махнул рукой Усачев, – член партии, орденоносец. Вот ты нам, как член партии, без утайки и скажи. Где Гавриил Алексеев?

– Говорили, арестован.

– Открой подпол. Сержант, проверь.

Сержант растерянно глянул на Усачева, встал на колени и заглянул в подпол.

– Ты спустись, – разозлился Усачев.

Сержант осторожно, словно ступеньки могли развалиться, стал спускаться. Вскоре показалось его радостное лицо:

– Никого нет, товарищ старший лейтенант.

– А чему радуешься?

– Да я…

– Соловьев, оружие есть?

– Было. Летом при выстреле ствол разорвало.

– А может, ты его Алексееву отдал?

– Его освободили?

– Не твое дело. Так отдал ему ружье или нет?

– Я Алексеева три месяца не видел.

– Валенки покажи.

– Вон сушатся.

– Еще есть?

– Зачем? У меня две ноги.

– Юморист. Смотри, как бы плакать не пришлось. Где семья?

– У жены мать при смерти, вот и ушла с дочерью к ней.

– Где живет?

– Я знаю, – сказал Никифоров, – это недалеко от меня.

– Сержант, остаешься здесь, из дому не выпускать, если что, стрелять на поражение, – приказал Усачев и вместе с Никифоровым покинул дом.

Вернулись они быстро, с женой Соловьева. И Усачев, ухмыляясь, сказал:

– Вот ваша жена утверждает, у тебя были две пары валенок. Где, Полина Дмитриевна, старые валенки стояли?

– Вчерась, когда уходили, вот здеся.

– А теперь нету, – радостно сказал Усачев. – Испарились. А ружье когда видели?

– Намедни в шкафчике висело.

– Слышал, Соловьев? Быстро говори, куда пошел Алексеев? Не дай бог, найдем у него твое ружье.

– Я уже говорил, Алексеева не видел месяца три. А насчет валенок, так я их давно на подшивку пустил. А про ружье уже говорил. У жены в последнее время с памятью плоховато, ее за то из продавцов в уборщицы перевели. Можете проверить. Ей о ружье еще летом сказал, как с охоты вернулся.

– Значит, не хочешь говорить? Собирайся, пойдешь с нами. Так мы тебе быстро язык развяжем.

– Как это? – встревожилась ничего не понимающая Полина Дмитриевна. – Миша, за что тебя?