class="p1">– А за то, что вот здеся валенок нет, а в шкафчике ружья, который вы намедни видели. Пошли! Спасибо вам, Полина Дмитриевна, за помощь.

Во дворе Усачев не вытерпел, ударил Соловьева в пах и зло сказал:

– Что я с тобой сделаю, ты даже не представляешь.

Было это в воскресенье. А во вторник на совещании у Боровикова Усачев вынужден был сообщить:

– Два дня подряд с Никифоровым допрашивали Соловьева, один ответ – Алексеева не видел. Да и жена его, действительно, страдает памятью. Похоже, не заходил к нему Алексеев. Выдержать такой допрос… Любой бы заговорил. К тому же Алексеев ему просто знакомый, нет смысла Соловьеву из-за него такое терпеть.

– Плохо ты, Усачев, знаешь наших людей. Плюснин, нашел Серкина?

– Серкин отпадает, товарищ майор. Проверил я. Был он в то время на дежурстве, и не один, и видеться с Алексеевым не мог.

– Да, – Боровиков задумчиво глянул в окно, – одна надежда, что Алексеев скоро появится в Нахоре. Марту Франц отпустить. На свободе она принесет нам больше пользы. Будет наживкой. Алексеев обязательно захочет ее увидеть. Я в этом уверен, человек он рисковый.

– А как он узнает, отпустили мы ее или нет? – спросил Плюснин.

– Об этом не беспокойся, торбозное радио мигом разнесет. Тебе, Плюснин, задача: организуешь наблюдение за домом Алексеева, сам сильно в Красном не светись.

– Ясно.

– Отпустим и Соловьева.

– Как его такого, товарищ майор? – возразил Усачев. – На него страшно смотреть.

– Недельку подержите у нас. Но больше не трогать. И обязательно возьмите подписку о неразглашении. Предупредить, за очернение органов пойдет под суд.

– Я думаю, он будет молчать, – оскалился Усачев. – Не захочет с нами больше дело иметь.

– Чему радуешься, Усачев? Ты можешь точно сказать, что всех знакомых выявил? Не можешь. А вдруг Алексеев отсиживается у нас под боком. Не у того ли, кто рассказал ему о доносе Березовского. Не ты ли, Усачев, ему побег устроил? Больно легко Алексеев ушел.

– Да я… – побелел Усачев.

– Проверим. Хорошенько проверим. Такое дело развалил. Алексеев был главным связывающим звеном между Нахорой, Батамаем, Красным и Якутском. А что теперь? Что мы имеем? Алексеев сбежал, Егоров умер…

– У него было больное сердце…

– Помолчи, Усачев. А имеем мы Горохова и Саморцева, если не вернем Алексеева, пойдут они, как антисоветчики и националисты. Террор без Алексеева не докажем. Еще раз отследите всех знакомых Алексеева в райцентре. Хотя вряд ли кто осмелится его приютить, это совсем дураком надо быть. Тогда где он? По дороге в Нахору не обнаружен. Думайте. Где он?.. Где ты, Алексеев?

Алексеев в это время подходил к Нахоре. Еще в самом начале побега, выбравшись из села к реке, на санную дорогу, он сразу же перешел на бег, зная, что будет погоня, и потому старался пройти как можно большее расстояние, пока стоит темнота. И заблаговременно ушел в сторону, когда услышал погоню, но милиционеры пронеслись на лошадях мимо, и он снова вернулся на дорогу и шел по ней до рассвета. А потом ему до новой темноты пришлось брести по целине, а снег был выше колена. Когда идти уже не было сил, разжигал костер, кипятил чай, съедал одну картошку, кусочек хлеба. Ночью снова выходил на дорогу. Во время опасности уже не поднимался по косогору в лес, а затаивался между торосами. А днем снова шагал по целине. Вот где пригодилась его способность преодолевать большие расстояния, только теперь охотился не он, охотились за ним. Последние километры давались с трудом: не спал трое суток, да и еды не осталось. Нашел ягоды шиповника, заварил их кипятком, вот и вся еда.

Нахору обошел стороной, знал, в наслеге его поджидают. К охотничьей избушке Горохова добрался к утру, нашел ее, спрятавшуюся между сосен, сразу. Раньше эти места были угодьями его дяди, и он не раз охотился здесь с ним. Ввалился в избушку и устало опустился на орон, привалившись к стене. Хотелось одного – спать, спать и спать. Но Алексеев понимал, стоит уснуть и все, замерзнет. И стал растапливать железную печурку. Когда в ней загудело пламя, начал осмотр: немного муки, немного заболони, плитка чая, кусок сахара, соль, в туеске немного масла… Особенно обрадовался топору и ножу.

Дождался, хоть и слипались глаза, когда избушка наполнится теплом, выпил чаю с сахаром и лишь тогда позволил себе лечь.

Проснулся Алексеев от холода, снова растопил потухшую печурку, сварил болтушку из муки и заболони, слегка приправил маслом. Поел – и снова спать. К утру вроде бы выспался, но ломило суставы и болела грудь. Ел болтушку, а мысли были далеко. Отпустили ли Марту, не навредил ли он ей своим побегом? Как там Михаил, не навлек ли на него беду? Теперь всем, с кем соприкоснется, он будет приносить большие неприятности. Видно, такова его судьба. И только сейчас до Алексеева дошло в полной мере: он изгой. Рано или поздно его здесь обнаружит кто-нибудь из наслега, знают, Горохова нет, вот и придут сюда поохотиться. А, как сказал Горохов, в наслеге появился «испорченный» человек. И куда тогда бежать, где спрятаться от всевидящего ока НКВД? Да и удавалось ли это кому? И как он будет жить вдали от людей? Ну ладно, год, два. А если придется дольше? Будет прятаться, как Манчаары. Манчаары по-своему протестовал, боролся с несправедливостью. А с кем бороться ему? Нет богатеев, подобных Василию Чочо. Не с властью же, за которую отдал жизнь отец. Может, все же стоило прямо в кабинете следователя покончить с собой? Что подумают те, кто верил в него, узнав о побеге? Если невиновен, зачем убежал? Они же не знают, какие порядки в НКВД. Он и сам не знал, пока из привычного мира не попал в перевернутый, в Нижний мир, где правят не люди, а абаасы. Плохо было на душе у Алексеева и совсем не радовала его свобода. Зачем она, если он не может обнять мать, жену, не может им помочь, не может доказать свою невиновность?

Открыл папку, что забрал в кабинете следователя, глянул на листки, которые подсовывал ему Усачев, приказывая переписать. И невольно отметил, что почерк у Усачева неважный. Ладно, почитаем, что он тут накарябал:

«Я, Алексеев Гавриил Семенович, под давлением неопровержимых доказательств, выдвинутых против меня следователями Усачевым и Никифоровым, вынужден дать признательные показания. Находясь в Якутске во время учебы в финансово-экономическом техникуме, я познакомился с группой молодых людей (фамилии студентов напишешь сам), настроенных националистически и антисоветски. Поддавшись их уговорам, я вступил в их преступную организацию. Моя задача состояла в националистической агитации среди студентов, чем я и занимался. После окончания техникума работал два года бухгалтером в райпотребсоюзе и присматривался к людям. Перед отъездом из Якутска я получил