или говорила, чтобы досадить мужу, но для Шипицина ее слова прозвучали приговором, обвинительным приговором всей его жизни. И сейчас, по пути в свой кабинет, он зло подумал про Боровикова – убьет человека и глазом не моргнет, а тоже о любви болтает. Вспоминают они с женой… Что они могут вспомнить? Козлы!

А Боровиков думал о другом, он, как и Шипицин, понял: Марта может сознаться в чем угодно, хоть в убийстве, но от Алексеева даже под пытками не откажется. Да это особо и не нужно, разве что Шипицину. А у него впервые за несколько лет появилась возможность напомнить начальству о себе. Преступная организация, поставившая своей целью уничтожение сотрудников НКВД и работников Советской власти – это дело заметят не только в области, но и в Союзе. Надо только дожать Алексеева и как можно скорее, используя его немку.

В эту ночь допрос Алексеева вели сразу два следователя, Усачев и Никифоров. Вопросы были те же. Когда вошел в преступную организацию Горохова и Саморцева, какая цель была у организации? Кто был в ней старшим? Была ли она связана с Якутском? Есть ли свой человек в органах? Кто предупредил о доносе Березовского? Но что-то в поведении следователей настораживало Алексеева, казалось, их совсем не интересовали его ответы, они не угрожали, не били, да и вопросы задавали как-то механически. А вскоре прекратили совсем, и после недолгого молчания Усачев сказал:

– Значит, не хочешь признаваться? Так вот, в том, что сейчас здесь произойдет, виноват ты.

Усачев приоткрыл дверь и крикнул:

– Введите арестованную!

Сердце у Алексеева тихо ухнуло: Марта!

И он не ошибся, ввели Марту.

– Узнаешь? – Никифоров подошел, встал у Алексеева за спиной.

Алексеев его не слышал: Марта, перед ним стояла его Марта. Легкая улыбка тронула ее губы, глаза, хмурые, настороженные, счастливо открылись, когда она увидела мужа.

– Марта! Любимая! – беззвучно открывая рот, немо прокричал Алексеев.

– Ганя! Милый! – ответили ее губы и глаза.

– Алексеев. Алексеев! Оглох, что ли? – стукнул по столу кулаком Усачев. – У тебя есть несколько минут, чтобы написать признательные показания, иначе вы оба пожалеете.

– Мне не в чем признаваться, я невиновен.

– Ты сам этого захотел, – Усачев шагнул к Марте, ударом в лицо сбил с ног и стал пинать.

Марта согнулась калачиком, загораживая живот. Алексеев кинулся было к Усачеву, но Никифоров схватил его за волосы и, заламывая руку, сказал:

– Смотри, сука, смотри!

– Отпустите ее! Я все подпишу! – чуть не плача, закричал Алексеев. – Отпустите! Я подпишу!

– Вот так-то, – отходя от Марты, проговорил довольный Усачев, – давно бы так, – и, повернувшись к Никифорову, сказал: – Да не держи ты его. Все.

Никифоров отпустил волосы Алексеева, но когда тот рванулся к Марте, снова схватил и прижал к табурету:

– Сидеть! И ты вставай, разлеглась.

Усачев приоткрыл дверь, крикнул:

– Уведите арестованную.

Марта, вытирая с губы кровь, смотрела на мужа, в ее глазах было все: и любовь, и жалость, но не было слез. Это заметил Никифоров и удивленно сказал:

– Гляди, даже не расплакалась.

Усачев закрыл за Мартой дверь и, потирая руки, сказал:

– Пиши, Алексеев, пиши все подробно, какую роль в организации играли Егоров, Горохов и Саморцев, какова цель вашей организации? А мы тебе подскажем, как написать правильно…

Тут его взгляд уперся в Алексеева, который держался обеими руками за сердце, на лице его выступила бледность.

– Эй, что с тобой? Да что это с ним, черт побери?

Алексеев стал медленно валиться на пол, хватаясь за стол.

– Держи его! Этого еще не хватало. Алексеев, ты живой? Держись. Чего раскис? Давай веди его в камеру, пусть отлежится. Не дай бог загнется.

– А признательные показания?

– Ты что, не видишь, какой он? Никуда теперь не денется. Очухается и напишет. День подождем. А если сдохнет, вообще дело загубим. Веди. И скажи в камере, пусть присмотрят за ним. Держись, Алексеев, чего раскис, как баба. Ты нам еще нужен.

– Может, вызвать врача, пусть посмотрит?

– Не стоит, нежелательно, чтоб кто-то видел его синяки и кровоподтеки. Выживет так выживет, а нет так нет. Но лучше, чтоб выжил. Веди.

Усачев вернулся к столу, закрыл папку и положил на нее ладонь. Надо же, как он воспринял! Действительно любит Марту. А если бы пинали на моих глазах Зою? Усачев представил на месте Марты жену и тяжело вздохнул. Бог свидетель, он не хотел бить Марту, но он солдат и обязан подчиняться приказам. Зато появился результат. Цель оправдывает средства. Тот, кто это сказал, наверное, работал в органах. Да и потом, разве бы он тронул Марту, не упрямься Алексеев? Эти подследственные не понимают главного, раз уж они попали сюда, не стоит запираться, тогда не будет побоев, не будет болеть и сердце. Черт, не ожидал, что Алексеев такой чувствительный. Если окочурится, Боровиков с нас три шкуры спустит. Не умирай, Алексеев, еще не время…

Но Алексеев, успокоив встревоженных Глушкова и Клепикова, мол, все отпустило, лежал на нарах, закрыв глаза, и думал: как там Марта? Сволочи, разве можно бить женщину, да к тому же беременную? И что ему делать в такой ситуации? Сценку с больным сердцем он разыграл, недаром несколько лет участвовал в художественной самодеятельности. Вот и пригодилось. Ему нужно было время, чтобы все хорошо обдумать, и он этого добился. Получается, у него нет выхода. Если не напишет признательные показания, они снова начнут избивать Марту, а если напишет, то подставит под удар не только себя, но еще и невинных людей. Неужели у Ойунского и других тоже вот так выбивали признания и объявляли врагами народа? Лично он никогда не верил во враждебную деятельность поэта, достаточно прочитать его стихотворения – и убедишься в этом. А что делать ему? Выход один – уйти из жизни. Марта сразу станет им неинтересна, возможно, и Саморцева с Гороховым перестанут обвинять в терроризме. Он же не дал показания против них. Но как уйти из жизни? Как это сделать? Он поступит, так как говорил отец, нельзя, чтоб безвинные люди пострадали из-за него. Марта поймет его уход, да и мама… Милая Марта. Как она там?

Алексеев так и не понял, когда к нему пришло единственное правильное решение, как уйти из жизни, то ли во сне, то ли перед тем, как уснуть. Не помнил эти минуты, мгновения между бодрствованием и сном. Но решение было неожиданное, рискованное и трудновыполнимое.

А Марта не могла уснуть, и не боль во всем теле была в этом виновата. О Гане, о нем были ее мысли – похудел, на лице следы побоев. В каком преступлении принуждают они Ганю признаться? Марта уже поняла, что сломать Ганю они не смогли, для того и начали избивать ее на глазах мужа. Скоты. Фашисты. Марта тихо