на вас будут давить всеми способами, возьмутся за родителей, за жену…

Когда Клепиков говорил эти слова, Марта уже сидела в машине НКВД. Энкавэдэшники подъехали к дому Алексеевых рано утром, село еще спало, и только кое-где, сливаясь с синевой сумерек, тянулись вверх столбы дыма. Из машины вышли двое рослых мужчин, по-хозяйски открыли калитку, прошли двор и забарабанили в дверь, пока не раздалось испуганное:

– Кто?

– Открывайте, НКВД.

Вошли в дом, оглядели испуганных женщин:

– Кто здесь Марта Франц?

– Я, – тихо отозвалась Марта, – но я теперь Алексеева.

– У нас постановление на ваш арест. Собирайтесь.

Августа Генриховна ойкнула, пошатнулась и оперлась обеими руками о стол. Матрена Платоновна подвела ее к стулу, помогла сесть и уж потом спросила:

– За что ее?

– Придет время, узнаете.

Матрена Платоновна поспешила к Марте:

– Потеплей, дочка, одевайся. С собой что ей можно взять?

– Все, что нужно на первое время.

– Соберем теплую одежду, – засуетилась Матрена Платоновна.

Когда Марта уже была одета и прощалась с матерью, один из офицеров, с изрытым оспинками лицом, грубо схватил ее за рукав пальто и, дернув, сказал:

– Все! Пошли!

– Вы почему так с ней обращаетесь? – вырвала рукав пальто из рук сотрудника Матрена Платоновна. – Она в положении. Если бы так дергали вашу мать, каким бы вы родились? Может, и не родились бы вообще.

– Я не знал, – слегка растерялся оперуполномоченный от такого напора и уже спокойнее сказал: – Пройдемте, арестованная.

Второй – это был Никифоров – переспросил:

– В положении? Это хорошо. Это меняет дело. Какой подарок Усачеву!

Августа Генриховна так ослабла от переживаний, что даже не смогла проводить дочь, зато Матрена Платоновна прошла с ней до самых ворот и, целуя, сказала:

– Мы ждем тебя, дочка, – и сунула сверток с едой.

Машина тенью скользнула по спавшему селу. Марта этому была даже рада.

Первые дни после ареста Гани Марта ходила сама не своя, почти ничего не ела, ничего не замечала, могла замолчать в середине разговора, отвечала невпопад и вообще витала где-то там, за что чуть не поплатилась. На лесоделяне спиленное дерево соскользнуло с упиравшихся в него багров, крутанулось на пеньке и стало падать совсем не в ту сторону, куда должно было, а там как раз Марта методично, как заведенная, рубила сучки. Ей кричали все, но она не слышала. В последнюю минуту ее спас бригадир Бердников, успевший буквально отнести Марту в сторону. Ломая ветки, сосна упала в сантиметрах от них, вонзив в снег сучья. Марта встала, отряхнула снег и снова начала махать топором…

Вечером бригадир заглянул на минуту к Алексеевым, и после его ухода обе матери всерьез подступили к Марте. У тебя ребенок, надо думать о нем, Ганя так хотел его…

Вот эти слова, «Ганя и ребенок», видно, дошли до Марты, вернули ее к реальной жизни. Марта словно очнулась от сна. Ребенок, у нее ребенок от Гани, как она забыла о нем? Как и прежде, день начинался и кончался мыслями о Гане, как он там, здоров ли, сыт ли? Но эти мысли уже не вводили ее в ступор, а наоборот, помогали: где бы ни был Ганя, он с ней, он часть ребенка. И у нее вошло в привычку мысленно, а если никого рядом не было, и вслух говорить о Гане тому, кто рос у нее под сердцем.

Арест Марту не напугал, если это плата за любовь к Гане, она вытерпит все. Тревожилась лишь за ребенка.

По прибытию в райцентр Марту сразу повели на допрос. Вел его Усачев. После обычных вопросов: фамилия, имя, отчество и место рождения, пол, место работы – сказал:

– Вы обвиняетесь по статье 58–12 за недоносительство. Проживая вместе с подследственным Алексеевым Гавриилом Семеновичем и зная о его антисоветской националистической деятельности, вы не удосужились сообщить об этом органам. Возможно, если у следствия появится достаточно оснований, вы пойдете как соучастница по статье 58–8 – террор. А это расстрел. Понимаете? Расстрел! Вместе с вами погибнет и ваш неродившийся ребенок. Но вы можете избежать этого. Отрекитесь от мужа и будете спокойно жить, родите здорового ребенка. Кого вы хотите, мальчика или девочку?

Марта молчала.

– Наверное, мальчика. Невест у нас хватает. Но вы можете и не родить его, – повысил голос Усачев, – его могут изуродовать, а то и убить во время допросов. Нам бы этого не хотелось. И мы идем вам навстречу, не заставляем доносить на мужа, чтобы ваша совесть была чиста. Отрекитесь и прямо сейчас вас отвезут к больной матери и оставят в покое до конца жизни. Если нет, вы пройдете через ужас допросов, потеряете ребенка и будете расстреляны или сгниете в тюрьме. Так что выбирайте: или тюрьма, или свобода и здоровый ребенок.

– Я от мужа не откажусь.

– Вы, видно, не поняли меня, не поняли своего положения. Сейчас объясню поподробнее. Встать! – Усачев закричал так, что Марта испуганно вздрогнула и быстро встала.

Усачев не спеша подошел к ней и неожиданно ударил в живот. Марта согнулась пополам и рухнула на колени. Усачев вернулся на свое место, поправил на столе папку и рявкнул:

– А ну быстро сеть на место!

Усачева в райотделе МГБ сослуживцы побаивались. Был он жесток и беспощаден, допрашивая лейтенанта Дронова, своего друга, подозреваемого в сговоре с подследственным, Усачев выбил ему половину зубов. Боровиков доверял ему самых стойких, несговорчивых арестантов, зная, что Усачев выбьет из них признание. Но сейчас Усачев испытывал какую-то непонятную для него неловкость. Он хорошо изучил историю взаимоотношений Марты и Алексеева и не мог не зауважать их стойкость, силу любви. А теперь ему приходилось прилагать все усилия для разрушения их союза, хотя сам Усачев больше всего ценил в женщинах преданность. Именно за это он боготворил свою жену, которая не бросила его, когда он был в опале и чуть не попал под мясорубку НКВД. Тогда зачистили половину райотдела. Зое тоже предлагали отказаться от него, правда, не в НКВД, а родители, но она выстояла, такая же худенькая, как и эта немка. А теперь он должен бороться против того, что уважал. К тому же Усачев, без зазрения совести избивающий на допросах подозреваемых, считал: бить женщин ни в коем случае нельзя. Но тут он ничего не мог поделать, был строгий наказ Боровикова – во что бы то ни стало добиться отречения Марты от мужа. И хотя бить Марту Усачеву совсем не хотелось, но приказ есть приказ, и, как он считал, выбора у него не было.

Усачев любил иметь дело с настоящими преступниками: и на душе было спокойно, и был азарт в работе, он так старался плести паутину допросов, чтобы прижать своими доводами допрашиваемого, заставить сознаться. А Марта и Алексеев были изначально невиновны,