– Но если он стрелял не случайно, то почему я все это время молчал? Возникнет такой вопрос? Возникнет. Получается, я против себя напишу, – Ножигов понимал, если он напишет так, как велит Боровиков, это все равно что вынести Алексееву обвинительный приговор.

– А не надо было молчать. Теперь жди, что начальство по этому поводу скажет. Возможно, оно согласится с тем, что ты был в заблуждении, думал, что выстрел случайный, но факт потери бдительности налицо. Все, пиши.

Хотел Ножигов написать правду, все как было на самом деле, а не так, как приказывал Боровиков, но его обуял животный страх, что после ареста Вериного отца таился в нем…

С Сомовым следователь повел себя иначе, не ответил на приветствие, не предложил сесть, а продержал некоторое время у двери и лишь затем жестом указал на табурет. Подождал, пока Сомов осторожно приземлится, и спросил:

– Почему, Иван Егорович, на твоих глазах Алексеев выстрелил в Ножигова, а ты промолчал? У вас что, насчет этого был сговор с Алексеевым?

– Не-е-ет. Я не видел, как все произошло, сначала услышал выстрел, затем крик Леонида Мартыновича, он был по ту сторону озера. Потом выяснилось, там, где сидел Леонид Мартынович, утка не шла, и он, не предупредив, вышел прямо напротив Алексеева. А тот в это время стрелял по уткам. Я помог выковырнуть дробь из ноги и перевязал.

– Выковырнул? А тебе мозги кто выковырнул? Не видел… Хорошую выбрал позицию: не видел, не знаю. Знаешь! И видел! Ножигов утверждает, все произошло на твоих глазах. Это как понимать? Защищаешь врага народа? Вот тебе бумага, нарисуй план, где, кто стоял во время выстрела. Укажи в метрах.

– Я не стоял, я сидел в скрадке, – страх, холодный, до костей страх охватил Сомова.

– Неважно, сидел, лежал, стоял раком. Место, место каждого укажи, – следователь не вытерпел, подошел и встал позади Сомова.

И Сомову показалось, что он хочет его ударить.

– Это, как я понимаю, озеро?

– Да, оно такое длинное, и Леонид Мартынович с этого края вдруг пришел сюда…

– Туда-сюда. Я тебя просил об этом? – разозлился следователь. – Я сказал, укажи, где, кто находился в момент выстрела. Неужели не ясно? Так, ты сидел здесь. Алексеев здесь. Было еще светло?

– Да нет, стемнело. Мы уже собирались идти к месту ночевки.

– Собирались, но не ушли. Значит, было еще светло, и вы надеялись утку разглядеть. Правильно?

– Да.

– А Леонида Мартыновича не увидели. Уток, вот таких, – следователь показал, каких, – могли разглядеть, а коменданта, здорового мужика, нет. И ты будешь меня уверять, что ничего не видел? Все ты видел прекрасно. Вот и напиши все, как было. Ты сидел и увидел, как на той стороне озера идет Ножигов, мужик он грузный, трещали под его ногами ветки – все отметь, все. И отметь, что Алексеев обязательно должен был его видеть. И вдруг раздался выстрел и крик Ножигова. Правильно я говорю?

– Да.

– Они о чем-нибудь говорили после выстрела?

– Шутили. Ножигов сказал, вот, мол, налицо факт попытки убийства. Могу казнить, а могу миловать.

– Что Алексеев?

– Алексеев сказал, что тогда он Ножигова убьет, все равно отвечать.

– Вот так и напиши. И никаких там «шутили». Только факты. Интересное получается кино, вам доверили такой пост, вокруг спецпереселенцы. Надо быть особенно бдительными. А вы? Ладно, пишите. Скрыть такое преступление от органов! Черт-те что творится. Говорим о бдительности, говорим…

Обратно Сомов и Ножигов ехали молча, каждый делал вид, что дремлет. И у каждого было такое ощущение, словно прикоснулись к чему-то мерзкому, которое влезло к ним в душу, завладело ими и придется теперь с этим мерзким жить всю оставшуюся жизнь.

Расстались тоже молча. Ножигов, тяжело передвигая ноги, вошел в дом и, не раздеваясь, опустился на стул, обессиленно уронив руки, словно не ехал, а прошагал эти девяносто километров.

– Леня, что случилось? – Зина хорошо изучила мужа и сразу поняла, что произошло что-то особенное.

– Случилось. И все благодаря тебе.

– Что я такого сделала?

– Растрепала по деревне, что Алексеев стрелял в меня.

– Да я Сомовой одной только и сказала. И что в этом страшного? Гавриил Семенович ведь случайно.

– Там так не думают. Вот вызвали, спрашивали, почему все это время молчал. Теперь начальство будет делать выводы. Потеря бдительности, будь она неладна. Досталось и Сомову, его тоже допрашивали.

– Леня, да разве я знала, что Сомова такая болтушка! Ты уж прости меня.

– Да что теперь говорить, – Ножигов встал, скинул полушубок, подал жене, – накажут, так накажут. Для меня главное, что обо мне подумает Алексеев.

– А он причем? – снимая с мужа шапку, удивилась Зина.

– Да мне хотелось, чтобы именно Алексеев, человек, рискующий всем ради любви, думал обо мне хорошо. Мне тогда легче было бы жить. Понимаешь, такие люди, как он, они все равно что… верстовые столбы на дороге, и только ориентируясь по ним, можно не сбиться с пути. Я уж думал, что выкарабкался на дорогу, но оказалось, слаб для этого.

– Леня, я тебя не понимаю. Про какую дорогу ты говоришь?

– Да и не надо тебе этого понимать. Поесть у нас есть чего? С утра крошки во рту не было.

– Я борщ сварила, – засуетилась Зина. – И пирожки с морковкой настряпала.

– Борщ – это хорошо, – Ножигову хотелось или заплакать, как в детстве, и уткнуться Зине в колени, или застрелиться, но он знал, что не сделает ни того, ни другого, а так и будет жить с чувством непоправимой вины перед Верой и Алексеевым, которую не удастся заглушить до конца жизни.

Совсем в ином ключе происходил разговор в семье Сомовых. Еще недавно Сомов сожалел, что живет с женой тихо-мирно, и был согласен на страсти-мордасти. А тут с порога, не обращая внимания на детей, начал кричать на жену, обзывая ее всеми грязными словами, которые знал, обвиняя ее в том, что своим болтливым языком она сломала ему жизнь. Рухнуло все, что он терпеливо возводил все эти годы, и ему больше никогда не подняться.

А когда перепуганная жена попыталась вставить слово, Сомов, неожиданно для себя, ударил ее и колотил, пока она вместе с детьми не выскочила во двор.

Дело в том, что после допроса в МГБ он предстал перед Шипициным и ожидал, что разговор пойдет о лесозаготовках. Но секретарь райкома начал совсем о другом:

– Боровиков сказал, что вы скрыли от органов нападение Алексеева на Ножигова. Теперь, Иван Егорович, мне понятно, почему вы, в то время, когда лесоучасток, руководимый вами, не выполнял план, выделяли людей Алексееву, помогая покрывать его неспособность наладить нормальную работу в коллективе. Налицо сговор.

– Тогда создалась критическая