участь родных. В обмен нужно твое содействие в раскрытии преступной группировки. Ты уже знаешь об аресте твоих земляков Саморцева и Горохова?

– Знаю.

– Так вот, следствие может вынудить и Ножигова, и Сомова переписать свои показания, заставить их взглянуть на произошедшее на охоте другими глазами и обосновать выстрел как случайный. Само собой, расстрельная статья тебя минует. Взамен этого от тебя требуется пустячок: ты признаешься, что вместе с Гороховым, Саморцевым и Егоровым состоял в антисоветской организации. Сидеть тебе все равно придется, но зато ты будешь жить, увидишь еще мать, жену. Да и они не пострадают. А тебе за помощь следствию могут вообще дать наименьший срок. Так что выйдешь на волю молодым и красивым. Не торопись говорить «нет», твоя связь с Саморцевым и Гороховым доказана, многие жители Нахоры дали показания о ваших встречах. И еще, своим признанием ты не принесешь им большого вреда, не усугубишь их вину. Они и так будут наказаны, всем, кто попал сюда, одна дорога, в лагерь. Так что скажешь ты о своей связи с ними или нет, они все равно будут осуждены. И речь по сути идет не о них, а о тебе. Тебе следствие пытается помочь, тебе…

До самого утра Усачев, а затем и Никифоров убеждали Алексеева признаться в связях с Саморцевым, Гороховым и Егоровым и этим спасти себя от расстрела. Никифоров закончил допрос словами:

– Иди и подумай, признания твоего мы все равно добьемся, однако это будет стоить тебе здоровья, да и расстрела не избежишь. Но у тебя есть шанс все исправить. Подумай хорошенько, а мы поговорим с Ножиговым и Сомовым.

Вернувшись в камеру, Алексеев начал мерить ее шагами, схватившись за голову. Клепиков, понимая, в каком он состоянии, ничего не спрашивал.

Что будет с Мартой, если его расстреляют, думал Алексеев, вдруг посадят и ее, как члена семьи врага народа? Что тогда будет с ребенком? Родится в тюрьме, а потом? Но даже если его и не расстреляют, увидит ли он когда мать, Марту, ребенка? Жизнь человеческая в этом мире держится на волоске. Бедная Марта, сколько горя он принес ей своей любовью! Если бы не он, Марта сейчас спокойно работала бы на лесоучастке, не было бы в ее жизни ни тюрьмы, ни сломанной ноги, ни мужа «преступника». Как они проживут без него? Всякий обидит их, а он не сможет защитить. Милая, любимая Марта, как мало у них было счастливых дней, но они были. Были!

Как ни странно, но в это же самое время о Марте Франц думал секретарь райкома Шипицин.

Шипицину не давало покоя то, что Алексеев, даже под угрозой исключения из партии, не оставил Марту. Шипицин даже представить не мог такое, это было что-то выходящее за рамки его понимания. И секретарь считал это своей недоработкой, пятном на своей репутации. Плохо и то, что Смирнов связал вместе и лесозаготовки и политвоспитание коммунистов. Надо же было тогда ляпнуть Смирнову про любовь Алексеева к Марте. Язык мой – враг мой. Если насчет плана по лесозаготовкам можно сослаться на нехватку людей и техники, то в случае с Алексеевым оправдания нет. Придется отвечать. Смирнов обязательно поинтересуется судьбой Алексеева. И как на это отреагирует? Прозевали, как коммунист вначале превратился в обывателя, а затем и в преступника. Что за красавица эта Марта, что ради нее можно пожертвовать всем? И тут Шипицин подумал, что бы почувствовал, испытал Алексеев, если бы Марта Франц отказалась от него? Наверное, с ума бы сошел. Шипицин мстительно улыбнулся и вслух произнес:

– Неплохая идея, неплохая.

И встретив Боровикова, Шипицин в разговоре, словно невзначай спросил:

– Как там Алексеев?

Боровиков испытующе глянул на него:

– А что он вас так интересует? Жалеете, что ли?

– Боже упаси. Алексеев крепко подвел меня и партийную организацию района. Видите ли, любовь у него! Сволочь! Знаете, я тут как-то подумал про эту любовь его. Пожалуй, самым тяжким для Алексеева наказанием будет, если немка публично от него откажется. Если она это сделает, он или покончит с собой, или во всем признается: и что делал и что не делал. Что вы по этому поводу думаете?

Боровиков снял очки, потер пальцами переносицу и водрузил очки на место:

– Я вас отлично понимаю, недопустимо, чтобы кто-либо членство в партии менял на бабу, такому человеку не место в нашем обществе. Вы подбросили хорошую мысль, мы обязательно поработаем в этом направлении. Но сначала проделаем один фокус, – Боровиков самодовольно улыбнулся, – а немкой займемся, займемся. Хорошая мысль. Хорошая, – уходя, повторил он.

А Шипицин постоял, решая, правильно ли он поступил, предложив НКВД заняться Мартой Франц, может, без него они и не вспомнили бы о ней. А тут арест, допросы, угрозы, избие…, – Шипицин быстро оглянулся, словно испугавшись, что кто-то может услышать его мысли, и решил, что поступил правильно. Во-первых, она спецпереселенка, социально опасный элемент и жалости недостойна, во-вторых, именно Марта встала между партией и Алексеевым, поставила под удар лично его, секретаря райкома, так что пусть поймет… Что Марта должна понять, Шипицин уточнять не стал и поспешил в кабинет. Выполнить план любой ценой, вот о чем он думал последние недели, дни и часы, выполнить, и тогда Смирнов и обком забудут о его промахах в политвоспитании коммунистов.

Когда Ножигова и Сомова снова вызвали в МГБ, они восприняли это по-разному. Ножигов думал, что из-за драки на лесоучастке среди спецпереселенцев – избили осведомителя. Били ночью, и кто – выяснить не удалось. Ножигов вовремя сообщил об этом в район и был спокоен. А вот Сомов страшно перепугался и начал орать на жену:

– Все! Посадят за недоносительство. Поняла, стерва, что натворила, – махал он перед ее носом кулаками. – Посмотрю, как ты тут будешь без меня жить, сучка. Ты еще пожалеешь, что трепала языком, как помелом. Надо же, именно мне досталась такая болтливая курва…

Жена молчала, лишь на лице ярче проступили припудренные синяки.

Когда к дому подкатил лесоучастовский газик и шофер просигналил, Сомов обессиленно опустился на стул и схватился за голову. И шоферу пришлось посигналить еще, пока Сомов не собрался с силами и вышел из дому.

Предложение следователя изложить событие, произошедшее на охоте так, как оно представлялось ему раньше, привело Сомова в замешательство. «Что это? – лихорадочно думал он. – Ловушка? Напишу, а потом скажут, что пытаюсь ввести следователя в заблуждение, пытаюсь обелить врага народа». И онемевшими губами произнес:

– А это обязательно? Я уже написал все, как было.

– Забудьте. Пишите так, как вам было сказано. Все произошло случайно.

Сомов писал, и ощущение было, что пишет себе приговор.

А с Ножиговым, как он и ожидал, сначала поговорили об избитом осведомителе. Что спецпереселенцы его давно