вычислили, но почему-то избили именно сейчас, почему-то не трогали раньше… Не узнал ли доносчик что-нибудь необычное? И нужно во что бы то ни стало выяснить, кто виновен в избиении. И лишь после этого Боровиков сказал:

– У нас, Леонид Мартынович, к тебе просьба. Это про выстрел на охоте. Для следствия очень нужно, чтобы ты написал по новой, изложил события так, как они тебе представлялись вначале. Эта бумажка нигде не будет фигурировать, ее уничтожат сразу же, после предъявления арестованному. И никакой ответственности за разницу показаний ты не понесешь. Слово офицера и коммуниста.

– Когда нужно? – нехотя спросил Ножигов, он хорошо понял задумку следователей, но был уверен: Алексеева им будет трудно обмануть таким трюком. Жаль лишь, что он становится невольным участником этого.

Вернувшись с очередного допроса, Алексеев застал в камере Глушкова, одно время он был директором школы в Красном, а потом перевелся в райцентр. Странно было видеть здесь этого моложавого интеллигентного человека, внушающего уважение одной своей внешностью.

– Виктор Аверьянович, вы?

– Я, Гавриил Семенович, вот – удостоился. Правильно говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Ох и вид у вас…

– А что вы хотите, ночные допросы, избиения, – ответил за Алексеева Кузаков.

– Избиения? – ужаснулся Глушков. – Я насилие не переношу, мне кулак показать – и подпишу, что было и чего не было.

– Это только кажется так, человек сам не знает, на что способен, что может выдержать. Уж я-то нагляделся.

– Нет-нет, я себя знаю.

– И какое преступление вы совершили? – устало спросил Алексеев.

– Да анекдот получается. Я, как и в Красном, совмещаю директорство с преподаванием русского языка и литературы. На одном из уроков прочел слова Тургенева о русском языке: «о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!» – и так далее. А потом сказал, что горжусь тем, что я русский и говорю на таком прекрасном языке, что русскому народу предназначена особая миссия и что-то еще, уже не помню. Кто-то донес, мол, Глушков шовинист, разжигает национальную вражду, вбивает клин в единство народа. Я следователю, когда он обвинил меня в шовинизме, говорю – это не мои слова, а слова товарища Сталина. Товарищ Сталин сразу же после окончания войны сказал, что русский народ является наиболее выдающейся нацией из всех наций, имеет ясный ум, стойкий характер и терпение. И только благодаря русскому народу мы выиграли войну. А следователь так погано ухмыльнулся, мол, товарищ Сталин – это товарищ Сталин, а Глушков – это Глушков. Что можно великому вождю, нельзя заштатному учителю. И обвиняет меня в антисоветской националистической агитации. Нет, вы скажите, разве такое может быть?

– Раз вы здесь, значит, может, – криво усмехнулся Клепиков. – У МГБ серьезных дел нет, вот и хватается за все.

– Бедная страна, – вздохнул Глушков и слегка коснулся плеча Алексеева. – Я вижу, за вас взялись серьезно. Мне Кузьма Петрович рассказал. Мы с вами жертвы какой-то абсурдной политики. Чего власти добиваются? Хотят превратить людей в стадо баранов? Один язык, одно мировоззрение, мышление…

– Виктор Аверьянович, – прервал его Клепиков, – за эти слова вас уж точно не выпустят отсюда.

– Я беседую с порядочными людьми, а не кричу на улице. У властей ничего не получится. Пока у народов живы традиции, обычаи, языки – их не превратишь в безропотных животных. Обычаи – вот опора любой нации. Обычаи и язык. Еще древние утверждали это. Мы, русские, много уже порастеряли, в язычестве тоже были свои положительные стороны, с потерей язычества утратили и кое-что исконно русское. Так вот, о языке. Что вы думаете по этому поводу, Гавриил Семенович?

– То же, что и вы. Но обязательно нужен язык, объединяющий все народы нашей страны, язык общения. И тут без русского не обойтись, так же, как и без своего родного, который впитали вместе с молоком матери. Языка предков. С потерей родного языка уходит что-то такое, что выделяло нас среди других народов, это все равно что сменить обличие.

– Вот именно! Бывало, народы перенимали другой язык, но шли они после этого другой дорогой, а не той, которую им определил Бог.

– Вы верите в Бога? – удивился Клепиков.

– Верю. Но не в того, что на иконах. Я бы назвал это всеобщим Разумом. Что я еще хотел сказать? Да, вспомнил. Вот что такое патриотизм? Это самый настоящий национализм, который, конечно же, нельзя путать с шовинизмом. И обвиняя меня в на…

– Глушков, на выход, – прервал его речь надзиратель.

Прежде чем идти, Глушков сказал:

– Мы с вами на эту тему еще поговорим. А сейчас попытаюсь убедить следователя.

– Вряд ли он вас будет слушать. Ему уже все ясно. Лучше поговорить о литературе, сошлитесь на Тургенева, что вы на уроках читали его, – посоветовал Клепиков, – этого ведь никто не будет отрицать. Даже доносчик.

– Попробую.

Когда за Глушковым закрылась дверь, Клепиков вздохнул:

– Он еще не понимает, куда попал. Это плохо.

– А я вот не понимаю логику следователей. У них есть, пусть и ложные, но факты, изобличающие меня, как человека, посягнувшего на жизнь сотрудника НКВД, по их словам, мне уже обеспечен расстрел или двадцать пять лет заключения. Однако они согласны прекратить это дело, если я признаюсь, что вместе с Гороховым и Саморцевым состоял в антисоветской организации. Сегодня при мне порвали показания Сомова и Ножигова, где они обвиняли меня в покушении на коменданта. И это не обман, почерк Сомова я хорошо знаю. После этого показали их новые показания, где черным по белому написано: все произошедшее на охоте – случайность. Не понимаю, какую игру они ведут, чего хотят добиться?

– Да все тут понятно. Каждый следователь мечтает, а начальство требует раскрыть какое-нибудь громкое дело, тут и повышение по службе и в звании, и награды. И спрашивается, зачем им одиночка, пусть и стрелявший в их сотрудника? А вот когда вы признаете членство в преступной организации – это совсем другое дело. Тогда получится, что стреляли вы не из-за личной неприязни, а по заданию организации, цель которой – уничтожение работников Советской власти и сотрудников НКВД. Чувствуете разницу? Это 58-я, террор. Представляете, какое дело они пытаются создать? А порвали какие-то бумажки – как порвали, так и новые напишут.

– Но это же…

– Это самое. С другой стороны, их тоже понять можно. Представьте, в соседнем районе раскрыли несколько преступных групп, а в нашем ни одной. Вроде бы это и хорошо. Но можно расценить как плохую работу райотдела МГБ. И что делать, чтоб удержаться в кресле? Ответ один. Создать, придумать антисоветскую организацию. И тут донос на вас, и Горохов с Саморцевым, как назло, ваши знакомые. Да еще Егоров. Можно развернуть такое дело! Боюсь, как бы и меня в вашу организацию не записали, спрашивали, давно ли я вас знаю. А