Нехорошее предчувствие сжало сердце:

– А что с моей сестрой Валей?

– Она в садике. Сейчас ты сбегаешь за ней и будешь собираться. Вы уезжаете отсюда.

Нонна, словно не слыша, повторяла:

– Я хочу знать, где мои родители.

Незнакомец усмехнулся:

– Твои родители – враги народа. Лучше тебе ничего о них не знать.

– Это неправда!

Закрыв лицо руками, девочка громко заплакала. Не обращая никакого внимания на слезы, мужчина подошел к ней и, взяв за плечи, подтолкнул к двери:

– Быстро беги за сестрой.

Вытирая глаза, Нонна помчалась в садик. В тот же день их с Валей увезли сначала в севастопольский приемник-распределитель НКВД, а через месяц вместе с десятками других детей репрессированных руководителей города и флота направили в детский дом Волчанска.

Глава 19

Сибирь. Лагерь, 1938 год

Туз сидел на нарах и жевал пайку хлеба, любезно предоставленную ему новичком. Вот уже неделю он, исполняя просьбу НКВД, всячески издевался над Михаилом Андреевичем, провоцируя скандалы во время работы, прогулок и на пути в столовую.

Во время первого столкновения политический попробовал постоять за себя, однако это ему не удалось. Глухарь уже забыл причину, по которой ни с того ни с сего привязался к Шаткину, а тот, попытавшись дать отпор, был сбит с ног свитой Туза. Уголовники накинулись на беднягу и непременно забили бы его до смерти. Организовавший все это Туз вовремя остановил приятелей. Приказа о лишении жизни он не получал. К тому же из мертвеца не выудишь никакой информации.

После первой драки Михаилу Андреевичу сделалось так плохо, что сам начальник лагеря провел его в санчасть, где тюремный врач, тоже из политических, велел ему полежать не менее двух дней.

В тот же вечер Глухаря навестил Кононенко.

– Идиот! Если он сдохнет, не открыв тайны, я тебя сгною. Чтобы больше такого не было!

Слово «тайна» почему-то крепко засело в мозгу уголовника. Чутье охотника подсказало: она не имеет ничего общего с заговорами. Здесь нечто большее, возможно, при удачном раскладе найдется, чем поживиться, и ему.

Вот почему сейчас вор в законе жевал хлеб и напряженно думал, как поступить дальше, чтобы первым узнать то, что хочет знать НКВД.

Немного поразмыслив, он решил продолжать истязания.

«Интересно, как он поведет себя? Сколько выдержит?» – подумал уголовник.

Он не предполагал, что такие же вопросы задает себе и Михаил Андреевич, ощупывая спрятанный под матрасом твердый предмет – заточку, выменянную у зэка на порцию рыбной бурды. Он твердо решил: как только станет невмоготу терпеть физическую боль, он покончит с собой. Но прежде надо было переговорить с женой или написать ей письмо. Михаил не хотел уходить из жизни, не сообщив ей нечто важное.

Когда конвойный повел его к приехавшему следователю, бывший эпроновец даже обрадовался. Может быть, увидев, как ему трудно, сотрудник НКВД сделает наконец вывод: ни о каком золоте Шаткин и ведать не ведает.

Однако прибывший по его душу Викторов не думал сдавать позиции. С удовлетворением оглядев заключенного с головы до ног, он усмехнулся:

– Продолжаете упорствовать?

Не дожидаясь разрешения, Михаил Андреевич устало опустился на табурет.

– Если вы о том же, товарищ следователь, мы зря потеряем время. Насколько я знаю, из Севастополя путь неблизкий…

Анатолий еле сдержался, чтобы не ударить этого упрямца. Блеск золота ослеплял.

– Мне больно смотреть, как вы калечите свою судьбу и судьбу своих родных.