Чемпионом мира остался Джонсон. Жорж Брак, художник и боксер, поаплодировал, пришел домой и написал кубистический, пульсирующий боксерский ринг. Габриэле д’Аннунцио, писатель и боксер, пришел домой и принялся колотить боксерскую грушу, которую он одел греческой богиней.

На экраны кинотеатров выходит «Игра в любовь» по Артуру Шницлеру. История дуэли, которая случается в момент, когда вызванный больше и слышать ничего не хочет о бывшей возлюбленной. То есть это история о неподходящем моменте. Двадцатого декабря Шницле-ру в Вене демонстрируют рабочую версию фильма. Он записывает в дневнике: «В целом так себе наслаждение». Писатель недоволен сценой дуэли. Он говорит, что там «можно было бы показать гораздо больше средствами кино». Но у «кино» другое мнение. Один из критиков потом написал: «Кажется, еще не было фильма, который так ярко показывал бы обреченное настроение венских любителей красивой жизни, как эта „Игра в любовь“».

Стефан Цвейг, настоящий любитель красивой жизни из Вены, записывает в дневнике: «Мир охватила замечательная беззаботность, ведь ничто не может прервать подъем, остановить порыв, который черпает силы в собственном движении. Никогда еще Европа не была сильнее, богаче, красивее, никогда она не верила так искренне в лучшее будущее». Н-да. Как-то глупо вышло. К сожалению, когда Цвейг опубликует эти слова в 1942 году, они войдут в его книгу под названием «Вчерашний мир».

Эмми Хеннингс, двадцать восемь лет, рыжеволосая и с мальчишеской стрижкой, страстные глаза и великолепная фленсбургская чопорность, осенью возвращается из Катовице и Будапешта, где она пела в варьете, домой в Мюнхен, на Леопольдштрассе, 4, прямиком в швабингскую благодать. Комедийная актриса и певица была очень гибкой в жизни вообще и в любви в частности, только с 1910 по 1915 год мюнхенский паспортный стол зарегистрировал двадцать перемен ее адреса. Женщина на скользкой дорожке. Вечерами она часто выступает в мюнхенском ресторане «Симплициссимус». Потом отправляется в путь, сначала в Берлин, в «Линден-кабаре», где она демонстрирует свой загадочный голос и свое зеленое шифоновое платье. Потом выступление в «Пивном кабаре» берлинского театра «Passagetheater» в качестве «датской футуристки». Она постоянно находится на грани нервного срыва, наркотики и отвращение к вынужденной проституции в бархатных кабинетах после выступлений порождают в ней ненависть к самой себе. Но каким-то загадочным образом эта странная женщина с самого севера Германии превратилась в конце 1913 года из дешевой певички в любимицу литераторов. Франк Ведекинд пишет для нее «Пиратскую песню», Карл Краус восторгается ее прозой, Клабунд очарован ею. В издательстве «Kurt Wolff» сначала становится знаменитым ее тело, они издают альбом ее любовника, художника Рейнгольда Юнгханса, который называется «Вариации на женскую тему» (мама никогда не простит ей эти картины в обнаженном виде, зато в Швабинге она станет мировой звездой). Потом Юнгханс показывает Францу Верфелю, своему редактору в издательстве, несколько стихотворений своей натурщицы. Тот «тронут» и с первого взгляда видит талант, просит у нее еще стихов, читает их и через четыре месяца после того, как было опубликовано ее тело, выходит сборник ее стихов, с довольно подходящим названием «Последняя радость». Это всё очень нравится Якобу ван Годдису, наркозависимому и полубезумному автору «Конца света», который влюбляется в ее зеленые глаза цвета абсента. Она в него тоже. Но ненадолго. Слишком много наркотиков, слишком много боли, слишком много алкоголя в «Западном кафе». Фердинанд Гардекопф так описывает ее в журнале «Die Aktion»: «Кто может помешать этой девушке, у которой есть все писательские черты – истеричность, ранимость и саморазрушительная активность, – стать настоящей лавиной?» Кажется, никто. Но тут появляется Хуго Балль, пока что экспрессионист, еще не дадаист. Эмми Хеннингс пишет об их первой встрече: «Он дал мне стихотворение, это был „Палач“, но я не решалась принять его, было страшно. Он прочитал мне его, и я испугалась то ли слов, то ли человека как такового, не знаю». Но Хеннингс преодолевает свой шок. В отличие от немецкого цензурного ведомства: когда в журнале «Революция» выходит стихотворение «Палач» Хуго Балля, весь тираж конфискуется, бедного издателя обвиняют в распространении безнравственных произведений, а на Балля заводят дело в имперском верховном суде. К этому моменту Эмми Хеннингс уже давно стала его личной присяжной.

Вот уже несколько дней Франц Кафка не получает вестей от своей невесты Фелиции Бауэр, он просит своего друга Эрнста Вайса зайти к ней на работу, в контору фирмы «Линдстрём» в Берлине, и попросить ответить ему. Двадцатого декабря Фелиция отправляет в Прагу телеграмму и обещает, что скоро пришлет письмо. Но не пишет письма. Тогда Франц Кафка звонит Фелиции Бауэр по телефону. Она снова обещает ему, что скоро напишет письмо. Но не пишет письма. Через день Кафка отправляет ей телеграмму «Письма не получил». Фелиция шлет телеграмму ему в ответ: ее письмо, мол, уже готово к отправке. И просит не приезжать к ней на Рождество. Отчаявшийся Кафка проводит праздник с родителями. Двадцать девятого декабря в его почтовом ящике лежит так давно обещанное письмо от Фелиции Бауэр, первое за почти два месяца. Это прощальное письмо. «Нам обоим, – пишет она, – пришлось бы в браке от многого отказаться». Дальше он не читает. Он плачет. Начинает писать ответ, на который у него, как и годом ранее, уйдут четыре дня. В новогоднюю ночь он опять сидит у огня и пишет, пишет, он робко спрашивает еще раз, может быть, у них еще не всё потеряно, но сам же понимает, что больше не верит в будущее. Часы бьют двенадцать, взлетают петарды, раскрашивая темное небо над Градчанами, высоко в небе они сгорают и потом совсем не мягко падают на землю. Кафка продолжает письмо, написав в итоге тридцать пять страниц. Он снова просит ее руки. Конечно же, опять в своем специфическом стиле, клятва в сослагательном наклонении: «После женитьбы я остался бы тем, кто я есть, и это самое ужасное, что ждало бы тебя, если бы ты согласилась». Фелиция жирно подчеркнула эти слова. Но, пока я писал эту книгу, так и не ответила на них.

Вот вдруг перед дверью твоей жизни стоит твой собственный ребенок. Франк Ведекинд в растерянности. Автор «Лулу» и «Пробуждения весны», совершенно не чуждый суровым жизненным реалиям, оказывается совершенно беспомощным, когда реальность стучит в дверь. В первый раз он написал летом, этот Фридрих Штриндберг, первый сын Ведекинда, которому уже шестнадцать и которого он не видел пятнадцать лет. Аккуратным школьным почерком он попросил отца о встрече. Бедный Фриц называет его «господин Ведекинд», он такой робкий и неловкий, каким становится человек, растущий у бабушки, а про отца только