К нам подошли четверо человек. Один пнул меня ногой в раненое бедро, и я тихо взвыл от боли. Террористы переговорили и, разделившись на пары, грубо схватили меня и Макса и куда-то потащили. Я слабо вырывался, протестующе мычал, и в итоге тоже удостоился удара прикладом по затылку, который сразу же меня вырубил.

Очнулся я уже в помещении, которое походило на подвал. В нем было темно, холодно, сыро и воняло плесенью и человеческими отходами. Помимо меня и Макса в этом подвале находилось еще двенадцать пленных, среди которых я узнал Кэпа и члена его отряда — молодого парнишку, позывной которого был Тит. Состояние парнишки было совсем плохим, а медицинскую помощь нам никто не оказывал. Макс осмотрел его и сделал все, что мог — промыл начавшие загнивать раны и предупредил Кэпа, что Тит, скорее всего, не выкарабкается.

Мне же повезло больше. Хоть я и не стремился выжить, но мои раны почему-то не загноились. Максу удалось остановить кровь, и теперь раны покрывались коркой и вместо резкой боли теперь тяготили меня болью ноющей и тупой.

Кормили нас раз в день — ставили кастрюлю с непонятной вонючей жижей, которую мы должны были поделить на всех. Ни мисок, ни ложек нам не давали. Воду тоже приносили в кастрюле, и мы передавали ее друг другу, то и дело проливая драгоценные капли.

Макс подобрал камушек и на стене отмечал количество кастрюль, которые нам приносили. После шестой кастрюли умер Тит, а после одиннадцатой нас всех крепко связали и вывели на улицу.

Как оказалось, все это время мы просидели в подвале полуразрушенного здания. Вокруг были руины какого-то населенного пункта. Всюду сновали террористы, собирали вещи и готовились к отъезду.

— Удирают, — бросил стоящий рядом Макс. — Наверное, бишарцы на подходе. Или союзные войска.

Я согласно кивнул.

— Бежать сможешь? — едва слышно спросил Макс, стреляя взглядом на наших конвоиров.

Я понял, к чему он клонит, и пожал плечами. Бедро все еще болело при ходьбе, из-за чего я сильно хромал. К тому же, после длительного сидения в подвале с непривычки я далеко уйти не смогу. Меня сразу же поймают и скорее всего убьют. Неплохой, кстати, вариант. Может, я смогу отвлечь террористов на себя и тем самым дам сбежать Максу?

Крылов не успел мне ответить. Нас повели к грузовику и заставили влезть в закрытый кузов. Трое конвоиров с автоматами залезли с нами. Остальные двое сели в кабину.

— Куда нас везут? — по-английски спросил одни из пленных — молодой мужчина, волосы которого уже изрядно посидели. Кажется, его звали Аарон.

Террористы переглянулись. Никто не ожидал, что они ответят, но внезапно один из них произнёс на ломаном английском:

— На фронт. Работать.

Больше ни у кого из нас вопросов не возникло. Все всё поняли.

Нас привезли к одной из передовых линий и снова посадили в подвал, но на этот раз не такой сырой и вонючий. Здесь наши раны осмотрели и оказали какую-никакую медицинскую помощь — видимо, чтобы мы подольше проработали.

Рано утром нас будили, кормили кукурузной кашей и выводили капать окопы или строить заграждения. Вечером снова загоняли в подвал, давали ту же кукурузную кашу, а утром все начиналось заново. Макс продолжал отмечать дни на стене подвала, а я продолжал надеяться, что бишарская армия придет и спасет нас.

Однако бишарцы не спешили.

Линия фронта заметно продвигалась, оттесняя террористов к северу, где размещалась их основная база — небольшое поселение, в котором они держали в заложниках около пятисот мирных жителей, что полностью исключало возможность нанести по базе ракетный удар.

Отступая, террористы каждый раз не забывали про нас. Видимо, у них хорошо работала разведка, раз им всегда хватало времени, чтобы возиться с пленными.

Месяца через три вышло так, что нас с Максом разлучили. В новой тюрьме, которая была устроена в каком-то подземелье, было слишком много пленных, и нас разделили пополам — Макса и Кэпа отправили на другую базу, а я остался здесь.

В этот раз людей было слишком много, поэтому никто здесь не заботился о нас так, как до этого. Еду приносили раз в день — и то в лучшем случае. Те, кто не мог работать, шли на развлечение террористам. Над этими исхудавшими и обессиленными бедолагами издевались так, что те умирали, не продержавшись и суток. Больше всего здесь пленные боялись ослабнуть, поэтому среди пленных процветало воровство еды. Каждый день у меня появлялся новый синяк или ссадина, но зато в моих руках всегда была еда.

Во время следующей перевозки половина пленных решила сбежать, и я присоединился к ним. К тому времени моя нога уже почти зажила и лишь иногда причиняла дискомфорт. Но, по закону подлости, именно в момент побега бедро пронзила резкая и острая боль, и я был пойман.

С того дня начался самый настоящий ад, о котором я не хочу вспоминать. Он снится мне каждую ночь, отчего кажется, будто я до конца так и не покинул Бишар.

Террористы измывались не только над теми, кто не мог работать. Еще они измывались над теми, кто пытался сбежать.

В очередном лагере меня посадили в маленькую одиночную камеру, куда не проникал солнечный свет. В ней было темно, холодно и абсолютно невыносимо. Утром ко мне приходил тюремщик, издевался надо мной и, бросив совершенно обессиленного в луже собственной крови, ставил на пол миску с едой и уходил. На следующий день не было ни еды, ни тюремщика. И такое могло продолжаться несколько дней, сводивших меня с ума от глухой давящей тишины. И только боль от полученных синяков и ран держала меня на плаву.

Иногда до меня доносились крики других людей, над которыми издевались так же, как и надо мной. И в эти минуты, изголодавшись по посторонним звукам, я позорно радовался их крику и тому, что я здесь такой не один.

Все это страшным образом давило на психику. Болело не только мое тело, но и душа, причем последняя боль была куда ужаснее.