не позволяя найти равновесие, вдохнуть глубже. И в клетке несостоявшегося вдоха Адрия ощущает лишь тупую неловкость. Что она здесь делает?

Вызывает неловкость у других.

Но, опуская взгляд, она замечает на столе тарелки с пиццей. Три тарелки. И груз соскальзывает с плеч, позволив ей медленно набрать в легкие побольше кислорода.

– Давайте есть, – произносит Мартин все так же отстраненно, но сразу добавляет: – К черту стресс.

Если бы не существовало всего мира, существовали бы они – как нечто целое, не разбитое вдребезги, не склеенное наспех подручными средствами, сиюминутными реакциями, мгновенными выпадами.

Однако мир существует.

Адрия пялится в телевизор, чувствуя на себе долгий взгляд Мартина. Она не оборачивается, боясь встретиться с его глазами, понять, чего в них больше – осуждения или принятия, презрения или симпатии. Выверенного по граммам безразличия или все того же горючего интереса.

Она много думала о Мартине последние дни. О нем и о том, что в нем не так много зла, сухого, выверенного по граммам расчета или злорадства на острие ножа. Ведь он не похож на Адама, который выжмет из тебя все соки и оставит пустотелую оболочку иссыхать на ветру. Не похож на Чарли, который получает удовольствие от чужого падения на склизкое дно. Кажется, что удовольствие Лайлу приносят совсем другие вещи.

Мартин касается ее подбородка пальцами, и касание это расходится в Адри волнами неловкости. Два пропущенных вдоха, ритмичное эхо в глубине грудной клетки. Замешательство. Она не шевелится, разглядывая вблизи разбитые костяшки его пальцев. Засохшая кровь, покрытая корочкой. Нападение или оборона?

Он замечает ее взгляд и опускает руку ниже, дотрагиваясь до ключиц.

– Пойдем наверх, – произносит Мартин своим бархатистым глубоким голосом.

Адрия вглядывается в его глаза, пытаясь разглядеть в них муть – темную пелену того вечера. Черную бездну, в которой нет ничего, кроме желания остаться победителем. И ничего не находит.

Она не отвечает, но медленно поднимается с дивана, оглядываясь на заснувшего перед телевизором Итана.

В комнате Мартина царит мрачная полутьма, и только неоновый ночник слабо освещает цветными переливами отдельные частности – фотографии на комоде, на которых не разглядеть лиц, кубок на полке, несколько медалей на стене.

Цвета ночника сменяются в плавных переходах.

Желтый.

Комната кажется просторной, уютной. Адри оглядывается, но успевает сделать всего несколько шагов по мягкому ковролину от двери до центра спальни, когда Мартин настигает ее поцелуем. Аккуратным, неуверенным, словно уточняющим. Но что он хочет знать?

Красный.

Не злится ли она?

Но она сама написала ему первой.

Не боится ли она?

Но она сама пришла в этот дом.

Не презирает ли за то, что он хранит ее, как скелет в шкафу, вдали от посторонних взглядов?

Возможно.

Но по пути от ранчо Роудсов до светлой гостиной Лайлов Адрия успевает убедить себя, что так действительно правильнее. Иначе такие, как Чарли, сожрут ее, обглодают косточки и закопают поглубже.

Адрия боится этого больше, чем Мартина Лайла.

Синий.

Она прижимается к нему плотнее, обвивая его плечи руками и подставляя губы для долгого, тягучего поцелуя. Впервые им некуда торопиться. Впервые они не жмутся на автомобильном кресле посреди леса и не нападают друг на друга с поцелуями на темной парковке. Впервые руки Мартина гуляют по ее телу с ласковым трепетом, нащупывая слабые места. Трещины. Но не чтобы вколотить в эту трещину очередной гвоздь, а чтобы успокоить, заглушить боль.

Она медленно выдыхает.

Впервые Адрия чувствует себя почти нормальной старшеклассницей. Если забыть, что она ненавидима и гонима, что слаба, как считает отец-психопат, и что парень рядом с ней избил собственного друга. Почти нормально.

Мартин аккуратно стягивает с нее толстовку и медленно, вдумчиво касается тонкой талии. Адри кажется, что он касается ее впервые. Что те, другие, касания не имели смысла – в тех касаниях была только злость, паника, суета. Это касание про другое. Она чувствует, как его рука медленно движется выше, по ребрам, груди, выступам ключиц и углам плеч. Как его ладонь вновь ложится на линию скулы теплым прикосновением. В одном этом прикосновении больше смысла, чем во всех их предыдущих встречах.

Неосознанная мягкая улыбка трогает ее губы печатью одобрения, симпатии.

Зеленый.

Знакомый свет заполняет комнату. Молчаливый свидетель того вечера – зеленый аптечный крест. Дыхание Адри на секунду сбивается, глаза прищуриваются, рассматривая лицо Лайла и цветной отблеск в глазах. Ледяная глубина с неоновым огоньком. Так много всего внутри, но как ни смотри, не разглядеть злости. Мартин терпеливо ждет, позволяя рассматривать себя, но не разрывает касания.

Все же не нападение – оборона.

Адрия медленно кивает самой себе и припадает к губам Лайла в новом поцелуе.

Снова желтый.

Мартин придерживает ее, как хрупкий сосуд, и утягивает вслед за собой в уютную мягкость кровати.

Глава 22

Адрия сбегает еще до того, как первые лучи нового дня коснутся дома Лайлов и станут свидетелями ее слабости.

Вопросы вместе с чувством неловкости одолевают Адрию, стоит ей раскрыть глаза и увидеть спящего Мартина рядом. Остаться и принять происходящее оказывается мучительно сложно. Чувствовать, как его мерное дыхание греет плечо. Ощущать, как теплая ладонь жмется к ребрам. Окутанная этими чувствами, как в кокон, Адри цепенеет. Она позволяет себе побыть в этом оцепенении пять минут, десять, пятнадцать, но больше – оказывается чересчур.

Она прикрывает входную дверь, покидая спящий дом, и направляется в сторону багровых оттенков рассвета, туда, где не нужно сиюминутно отвечать на все вопросы. Что она здесь делает? Почему пришла сюда? Что чувствует?

Бредя по молчаливой улице, Адрия не поднимает головы, чтобы не заглядывать в пустые глазницы аккуратных домов, не встречаться с немым осуждением, которое таится в этих стенах. Она презирала эти районы так долго, чтобы однажды проснуться здесь и впервые за длительное время почувствовать себя хорошо. Просто хорошо. Это чувство кажется непривычным, чужим, и оно отзывается в ней стыдом, но что хуже – страхом.

Она не может вообразить себе, как провела бы это утро с Мартином. Что они сказали бы друг другу среди мятых простыней после звона будильника? Как они смотрели бы друг на друга, оценивая происходящее и с трудом находя слова? Никакими словами Адрия не смогла бы описать, что чувствует. Объяснить, как так вышло, что она влюбилась в человека, которого должна глубоко презирать.

Впервые Адри находит урок мистера Арчера полезным. Впервые монотонный гул его голоса, который будто льется из динамиков, убаюкивает ее, отвлекает и успокаивает. Адрия упорно всматривается в учебник, сбегая от