– Что за чушь?! Ты знаешь, что это бред!

Чарли усмехается, и ухмылка его шакалья. Он оглядывается на остальных парней и замечает туповатую растерянность на их лицах. Никто из присутствующих не понимает, что происходит, но Чарли и не нужно понимание всех – только одного конкретного человека. И он оборачивается к нему, вновь встречаясь взглядом:

– Мартин, друг, когда ты приехал, ты же видел того мужика, что напал на меня, а? Был он похож на ее папашу?

Теперь цепенеет Мартин. Сигарета уже давно застыла в его опущенных руках, и пепел осыпается на асфальт, пока Мартин хмуро, тяжело третирует Чарли взглядом.

Секунды растягиваются колючей проволокой вокруг всех присутствующих.

Только сейчас Адрия начинает понимать, что за игру ведет Чарли.

Игру, в которой всегда лишь один проигравший – она.

Адрия смотрит на Мартина растерянно. С немой мольбой, за которую даже не успевает себя укорить. Она обращается к нему, ожидая честности, которую заслуживает.

Но он отводит взгляд, бросая сигарету на асфальт. Мартин Лайл не дурак, и он быстрее Адрии понимает, по каким правилам ведется эта игра и какие у нее ставки. Особенно после того, как на его счету уже есть одно крупное поражение. Два, если считать связь с Адрией Роудс.

Парни внимательно глядят на Лайла. Чарли выжидающе молчит.

Мартин медлит, прежде чем сухо произнести:

– Было темно. Но… Да, вроде того.

Он уводит взгляд вдаль, и проволока стягивает Адри горло.

Сердце пропускает несколько ударов, замирая в нервной судороге. Тяжелое осознание выбивает из легких воздух. Хук в район солнечного сплетения. Нокаут.

Неверие припечатывает Адрию к месту, не давая пошевелиться. Мартин Лайл сливает ее и ее жизнь, как грязный мусор, чтобы остаться чистым.

Она отшатывается назад, теряя все слова. Все ниточки, которые она так тщетно пыталась развязать, вмиг обрываются.

Пустота заполняет голову.

Все, кроме Мартина, оборачиваются к ней, медленно, неминуемо уничтожая взглядами и источая едкое, зловонное презрение. Раньше им не нужно было поводов, чтобы презирать ее просто за данность – «твой отец уголовник», но теперь их презрение обрастает мясом, насыщается жизнью и оживает. Теперь у них есть доказательства.

И целому миру плевать, что все это – вранье. Она – низ пищевой цепи, та, за чей счет питается чужое эго, и та, кому полагается стать жертвой чужого осуждения, просто потому что так принято. Потому что всегда должна быть жертва. Потому что для того, чтобы эта поганая стая выскочек существовала, им нужна дичь, за которой будет интересно гнаться. Их не интересуют те, кого можно сожрать за один раз, нет, им нужно сопротивление, азарт, вызов. Адрия видит вызов в глазах Чарли, и все, чем этот вызов отзывается внутри нее самой, – тошнота.

Что-то тяжелое падает на землю. Сердце? Чувство собственного достоинства? Ожидания?

Падает и разбивается. Вдребезги.

Дура. Какая же ты, Адри, дура.

Приняла за правду фарс, а правда, вот она, под лучами заходящего солнца, посреди немноголюдной парковки – оголенная, без прелюдий, без присказок и тупых надежд. Отвратительно грязная правда.

Она была права – Мартин оборонялся, не нападал. Только обороняться он готов лишь за себя.

Мутная пелена застилает взор, слезы подкатывают вместе с комом в горле и панической дрожью в пальцах. По позвоночнику ползут мурашки, от осознания происходящего сковывает холодом каждый сантиметр тела. Это осознание отравляет Адрию, убивает.

Она не может оторвать взгляда от сигареты, брошенной на асфальт, глотает слезы и все, чем ощущает себя, – никчемной вещью.

Рискнешь воспользоваться?

Адрия знает, что в этот момент правильнее всего уйти. Знает, что никакие слова не стоят правды. Знает, что должна была ожидать подвоха, – она знала, с кем связывается. Но она устала бежать. Она пришла на этот стадион вновь сбежать от своих мыслей, но внезапное осознание обжигает ее вместе с огнем внутри – теперь ей хочется лишь догнать. И добить.

Адри сжимает кулаки и скрипит челюстью, ощущая, как пламя разгорается внутри, и в это пламя летит все плохое и хорошее, что произошло за последние дни. Все, что было связано с Мартином Лайлом.

Слепящая вспышка ярости затмевает все остальное: голоса парней на фоне, пустой взгляд Мартина, сияющую в гематомах улыбку Чарли. Слепящая вспышка ярости сковывает сознание, сводит мышцы судорогой.

Тошнота отступает, и Адрия набирает больше воздуха, чтобы ее голос вырвался из глубин легких:

– Ты трус, Мартин! Жалкий трус!

Десятки лиц на парковке оборачиваются на нее с удивлением и интересом.

Все реакции Лайла застывают вместе с ним.

Адрия врывается в правду, с ноги распахивая дверь, которую она так старательно прикрывала последний месяц, запирала, чтобы не презирать себя.

Потому что, если презирать Мартина после всего, что было, невозможно не презирать себя.

Мне так жаль, что ты проиграл.

– Долбаный ты трус! Лжец! – Она грубо врезается ладонями в плечи парня, вкладывая в движение всю клокочущую внутри ярость.

Голос набирает громкость с первого звука, переходит в крик с обрыва, с которого Адрия только что рухнула.

– Ты боишься правды! Да ты боишься всех вокруг! Боишься, что о тебе подумают твои долбаные дружки! Боишься, что тебе скажет твой папаша! – Лихорадочная дрожь охватывает тело, сжимает гортань стальными тисками обиды. Ее голос дрожит вместе с руками. – Ты говоришь, что презираешь его, а потом заглядываешь ему в рот и киваешь головой: «Да, папочка!» А теперь ты проигрываешь, и как, черт возьми, жаль, папочка не пришлет денег! Папочка не скажет тебе, что ты молодец, потому что в глубине своей паршивой души ты только этого и хочешь! А теперь, – тыкая пальцем ему в грудь, она почти шипит в лицо Мартина. – Теперь все, что останется, – это строить из себя альфа-самца! Забраться на вершину вшивой стайки и надменно пялиться на всех сверху! Вместе с этими!

Она взмахивает руками, заставляя шайку приятелей Лайла отшатнуться от неожиданности. Плюясь горькими яростными словами, она продолжает:

– Друзьями, которых ты считаешь придурками, а потом улыбаешься им в лицо! Думаешь, что весь из себя крутой! Но тебя просто боятся, потому что ты можешь это.

Она тычет пальцем в лицо Чарли. Саркастичный, злой смешок скребет горло Адри, и она не сдерживается:

– Но ты сам не лучше их! Потому что ты лицемер и трус, Мартин Лайл!

Когда слова внутри иссыхают, а ярость гаснет – непривычно быстро, – все, кто есть на парковке, замирают. Тишина взрывается, как воздушный шар над припаркованными