знаменитую паровую механическую руку конструкции Подкорягина, снабженную дробовиком, револьвером и выкидным топором. В общем, вечер шел своим чередом. Даже Ариадна и та, к моему удивлению, беседовала о чем-то с агентом Серебрянской. Моя напарница стояла ко мне спиной. Одетая в сшитое по самой последней моде светло-зеленое платье, в длинных белоснежных перчатках, скрывающих руки, сейчас она была абсолютно неотличима от человека.

Прошел еще час. Когда все невероятные истории Парослава Симеоновича были рассказаны, разговор у нас перешел на политику.

Обсудить было что. Поговорили и про очередной ультиматум Пестельграда, про то, на чьей стороне будут Персия и Бухарский эмират, если все же начнется война, и про то, попытаются ли наши войска сразу выбить коммунаров из занятого ими Собольска, или сперва империя ударит по Пугачевску и Цареборску.

С этого разговор сам собой перешел на внутренние дела страны. Будто было мало коммунаров на Урале, в империи все вольготнее чувствовали себя революционеры. Было очевидно, что начавшаяся на границе война подтолкнет их к началу масштабных выступлений. Стачек этой весной было немного, но мы не обманывались – все это было лишь затишьем, которое было нужно революционерам для организации единых, массовых протестов по всем заводам империи. Да еще и боевые крылья их организаций работали не покладая рук. Конечно же, особенно отличилась рабочая дружина имени Пестеля. До сих пор поиски этого отряда так и не сдвинулись с мертвой точки.

Отложив трубку, Парослав Симеонович с раздражением посмотрел в потолок.

– Худшее расследование из тех, которыми я занимался. Самое худшее. А ведь я десять лет дела Аиды Череп-Овецкой раскручивал, я думал, что уж ничем меня удивить нельзя. Что ж такое… Целый отряд убийц, профессионалов таких, что высшую пробу на них ставить негде, и ни слуху о них, ни духу. И главное, появились-то они как внезапно, прям как гном среди ясного неба. Нет, ну так же не бывает. Невозможно такую команду собрать незаметно. И уж тем более использовать, да еще так, чтобы слухи не поползли. Все информаторы молчат как сельди в бочке. Я уже плюнул на принципы, лично Аидке в Оболоцк написал, но даже ее люди ничего не знают. А уж у нее, шпротечки моей, в столице осведомители везде имеются.

Парослав Симеонович пристально взглянул на меня:

– Вот что, Виктор. Вы с Ариадной, конечно, молодцы, но не все же вам роботов у Грезецких ломать, с понедельника тоже к делу подключитесь. Нужно срочно понять, как нам этих молодцов прищучить.

Парослав Симеонович мрачно отвернулся к окну, смотря в непроглядный мрак, все сильнее сгущающийся над городом.

0010

Следующее убийство случилось через несколько дней. Звонок разбудил меня в пятом часу утра: Парослав Симеонович приказал хватать Ариадну и срочно ехать в Верхний город.

Спешно одевшись, я для верности достал флакончик экстракта сибирского кофейного корня. Выпив десяток капель, я окончательно сбросил сонную одурь и отправился в управление.

Ариадна сидела в нашем кабинете, в ее руках пестрела сотнями цветных закладок книга. На этот раз даже, кажется, что-то из классики.

– Кто? – только и спросила напарница, мгновенно поднимаясь с места.

– Трубецкой, – назвал я фамилию фаворита императрицы.

– Ожидаемо, – только и ответила Ариадна.

Вскоре наш локомобиль уже на полных парах мчался к подъемнику в Верхний город. Понеслась мимо набережная Екатерининского канала. Вырвалось из утреннего смога Серомостье, где в окружении десятков церквей находилось облицованное свинцовыми плитами здание Сибирской коллегии. Показались вдали бетонные шпили военных лабораторий, стоящих на Холерном острове.

Затем вокруг нас потянулись фабричные улицы. Плохо освещенная Малая прядильная перешла в еще более темную Суконную. Закопченные черные фабрики поднялись с обеих сторон от дороги. В чадном дыму в их воротах исчезали потоки изможденных людей. Мужчины, женщины, дети. Плохо одетые, зачастую в марлевых повязках или простых шарфах вместо респираторов, они провожали наш несущийся под сиренами сыскной локомобиль равнодушными, усталыми взглядами.

Суконная улица перешла в Костяную, уставленную низкими, крашенными сажей доходными домами самого дрянного толка. С бельмами забитых фанерой окон, обросшие покосившимися пристройками и сараями, с комнатами, где ютилось по дюжине человек, они были, впрочем, еще отнюдь не самым худшим жильем, что можно было встретить на фабричной стороне.

Миновав кадящий жирным дымом крематорий и ряды стоящих на Бумажном канале фабрик, мы подъехали к Екатерингофскому подъемнику, возле которого толпился вдвое усиленный караул из жандармов при расчехленном легком орудии. Поздновато что-то они спохватились, сильно поздновато. Увидев мой жетон, караул поднял шлагбаум, пропуская локомобиль на платформу. Застучали шестерни, стремительно унося нас к Верхнему городу. Уставленные прожекторами улицы, туши заводов, извергающие черный дым фабричные трубы, все рухнуло вниз, растворяясь в укрывшем город черном мареве, а затем дымная пелена расступилась, открывая сияющее над столицей восходящее солнце. Я непроизвольно зажмурился, пытаясь привыкнуть к бьющему с небес слепящему свету, а подъемник продолжал грохотать, вознося нас еще выше. Наконец противовесы замерли. Рельсы громко сомкнулись, и я повел локомобиль по ажурным мосткам Верхнего города.

Минуя искрящиеся хрусталем дворцы, плывущие над дымным морем, я направил машину в сторону Седьмой Небесной перспективы, где произошло убийство. Никто не пытался нас остановить, однако всюду на мостках виднелись жандармские патрули, а в небе маячили тени дозорных пулеметных дирижаблей – настолько же внушительных, насколько и бесполезных сейчас.

Миновав стоящие на изящных опорах платформы с садами и парками, мы добрались до нужной нам магистрали. Она находилась вдали от огромного Летнего дворца, возвышающегося над самым центром Петрополиса, но так уж было принято, что именно здесь селились самые близкие ко двору люди.

А человека, более близкого к императрице, чем Лев Львович Трубецкой, нужно было еще поискать. Молодой фаворит, к двадцати пяти годам уже имевший звание генерал-майора, он командовал Ее величества ударным механизированным кирасирским полком – частью, что была наиболее всего верна Екатерине Третьей.

Мы добрались до нужного нам дворца, гордо высящегося на множестве стальных опор. Все подъезды к нему уже были забиты служебными локомобилями. Оставив машину поодаль на тупиковом пути, я распахнул дверь. Потянуло холодом. Легкие наполнил чистый, идеально свежий воздух. «Почти как в Небесном граде Архангельске», – пронеслась в голове невольная мысль.

Все еще щурясь от солнца, я шагнул на сверкающую гладь стальных мостков, тянущихся вдоль рельс. Ариадна вышла следом.

Миновав усиленный кордон жандармов, выставленный перед дворцом, мы направились к воротам.

Жилище князя не было похоже на легкие, полностью крытые стеклом дворцы знати, видневшиеся по соседству. Род Трубецких имел немало врагов: монархисты не могли простить им участия в событиях на Сенатской площади и убийства великого князя Николая Павловича, декабристы не могли простить участия в перевороте 1829 года. Тогда Сергей Трубецкой вместе с единомышленниками убоялся то ли террора, то ли слишком смелых реформ Пестеля и сверг его власть. На престол после этого спешно возвели Анну Вторую и заставили ее подписать Кондиции, отдавшие немалую долю ее власти Промышленному совету. Впрочем, переворот Трубецкого удался не до конца. Пестеля не смогли убить, и тот с соратниками бежал на Урал, где и сумел закрепиться, отбив атаки имперских войск. Это и привело к перманентной гражданской войне, то затихающей, то