зелёных соплей, перебили кучу посуды, подрались сначала с официантом, а потом уже с охранником. Удрали от приехавшего патруля. До Сашкиного дома добрались неизвестно как — видимо пешком, судя по грязи на одежде. Сашкина квартира была на первом этажа старенького трёхэтажного дома, у него был отдельный вход в квартиру, со своими персональными ступеньками. И вот именно на этих ступеньках мы просидели до самого рассвета, и Сашка плакал. Он размазывал слёзы по лицу грязным кулаком, всхлипывал по детски и нечленораздельно жаловался на свою тяжкую мужскую долю. Помню, я тогда тоже всплакнул, осторожно, не навзрыд. Так, за компанию. А второй раз я видел, как Сашка плакал на похоронах своего сына. Он уже не жил тогда с женой, они уже года три, как были в разводе. Парню было 10 лет, он был почти взрослым. Ему так казалось, что он уже взрослый. Но он был ещё совсем ребёнком, которому очень хотелось играть с мальчишками, спорить с ними и прыгать на спор на тарзанке через маленький ручей. Это была невероятно глупая смерть. Верёвка, которую чей-то добрый отец привязал к дереву, наверно, ещё до войны, вдруг под хрупким мальчишеским телом оборвалась, и парень, не перелетев ручей, упал прямо в его середину, шеей на камень. Там был небольшой камень. Совсем маленький. Его даже не было видно снаружи. И верёвка была очень толстой и прочной. Она висела там много-много лет, и даже пожилые жители деревни рассказывали, как они, сами будучи мальчишками, прыгали через этот ручей. Но однажды верёвка не выдержала. И Сашкин сын упал. Он сломал шею и умер мгновенно. Мальчишки вытащили его из ручья и бросились за матерью. Чем могла помочь мать мёртвому сыну? Чем приехавшая «скорая» могла помочь матери, потерявшей вдруг сразу и сына, и смысл жизни? С тех пор я точно знал: смерть всегда нелепа. Её не стоит ненавидеть. Её не надо бояться. С ней бесполезно спорить — она придёт и возьмёт. Но при всей своей рациональности и логичности, она всегда была и будет оставаться для меня нелепой. Несправедливой и безжалостной.

Я даже потряс головой, чтобы отогнать страшные воспоминания. И тут же понял, что никаких рыданий от Сашки я не увижу и не услышу, слава тебе, Господи. Сашка опять ржал. Причём, это была уже заключающая фаза его хохотания. Он уже был почти спокоен, вытер слёзы и попробовал перестать икать.

— Слушай, Сашка! А ты, по-чесноку, ничего такого не принимаешь?

— Ты про дурь, что ли? — Саня снова залился смехом. — Не, ты даже не думай про это! Просто… просто… там «сестрорецкие» приехали… ик… Они там… ик… Новикова до-о-опра-а-аыыы-иииии… — говорить он не мог, это было очевидно. Я налил ему в мутный стакан воды сомнительной свежести, и протянул:

— На, выпей! Хватит уже! Дело ждёт.

Сашка выпил воду залпом, последний раз икнул, и немного взбодрился. По крайней мере, его уже можно было выслушать:

— Там «сестрорецкие» быка этого, Новикова допрашивали. Я сначала слушал, а потом не смог, ушёл. Иначе, я бы им весь процесс допроса в тупик бы поставил своим гомерическим хохотом…

— Гомерическим хохотом! — передразнил напарника я. — Не гомерическим хохотом, а лошадиным ржанием. Что такого смешного ты там услышал?

Сашка ещё раз вытер глаза и продолжал уже более спокойно:

— Ты понимаешь, да смешного-то ничего. Скорее, грустно. Допрос допросов, просто.

Сашка вскочил, оживлённо начал бегать по кабинету взад-вперёд, довольно потирая ладошки, и рассказывать. Допрос, с его слов, приблизительно, выглядел так:

— Где ты был в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля сего года?

— Хрен знает, где… Я не всё помню — где был, с кем был… Какие проблемы, начальник? Есть что предъявить — предъявляй! Нечего — я пошёл. Вы меня чистым взяли. С дурью я после зоны завязал. Живу честно. Тут вдруг вы, черти, — налетели, руки заломали! Голду порвали, между прочим!.. Ответите!

Новиков вытащил из кармана золотой браслет такой толщины, что просыпалось уважение к сотрудникам ОМОНа — не зря их, чертей, кормят! —

— Какие ко мне вопросы?

— Тебе уже сказано! Напрягись. Вспомни. Где был с одиннадцатого на двенадцатое? Ночью.

— Да, блин, не помню я! У меня бизнес, дела, то, сё… Девушки опять-таки… — Новиков плотоядно улыбнулся.

— Ты не дури, Новиков! Вспоминай, давай!

— Да не буду я ни хрена вспоминать! Я сказал: есть, что предъявлять — предъявляй!

— Ты, баклан, берега-то шарь, — перешёл на более понятный подозреваемому язык капитан из «сестрорецкой» группы, — Ты тут не на стрелке, понял? Тебе червонец корячится, а ты целку из себя строишь! Ты что, не понял до сих пор — мы ж не из ОБНОНа, мы из убойного отдела. И тебя, барыгу, не на уход от налогов разговорить пытаемся и не на дурь — за это тебя в других местах спросят. Мы тебя в убийстве подозреваем, а ты тут ваньку валяешь!

— В каком, бля, убийстве? Вы что — офонарели, в натуре? Каком убийстве? Я не киллер, я дилер, да и то — бывший! Я отмотал всё, отсидел… Спрыгнул… Чисто всё! Ищите, что хотите — чисто всё! — Новиков жестикулировал так отчаянно, что ему верилось. — Где был?.. Когда? Двенадцатого?

— В ночь с одиннадцатого на двенадцатое, — дружелюбно напомнил капитан.

— Да не помню я! — чуть не плакал задержанный. — Вы хоть день назовите! Я по дням скорее вспомню!

— Ночь с воскресенья на понедельник, если тебе легче от этого…

— А… Так в воскресенье я в клубе отжигал, на Энгельса. С самого вечера и до утра почти. Потом к матрёшке перебрались — она прямиком напротив живёт, на Шостаковича…

— Подтвердить сможет кто?

— Да, блин — кто угодно. Я там каждую морду лица знаю. Хоть щас поедем. Поспрашаем: «Видели Новичка в воскресенье ночью?» — вам любой ответит.

— Новичка? — ухмыльнулся капитан.

— Ну да, со школы так прилипло. И на зоне не заморачивались, тоже Новичком звали. Так что, я свободен?..

Сашка замолчал и опять захихикал:

— Понимаешь, им бы уже срисовать, что алиби у него по-любому будет. Ну, сам посуди: в клубе они тусят в одном и том же, морды примелькались. Его наверняка там вспомнят, тем более, он там завсегдатай. Ну, подтвердит сто человек, что видели Новичка в ночь с воскресенья на понедельник в клубе от заката и до рассвета, и ещё пятьдесят человек покажет, что ушёл он с девицей. Ещё двадцать пять чуваков вспомнят, как девчонку звали, и подтвердят, что она тоже там тусит через день. А ещё пятеро удостоверят, что они все вместе к этой матрёшке пошли и там продолжили банкет, пока их Новиков не выставил под утро. Зуб даю