Михаил Дмитриевич и сам понял, что назидания затеял не ко времени. Нахмурился педагогически:

– Э! Что с вами, недоумками!.. Иди! Мать уж, наверное, дома.

Алька поднялся, потянув за собой и Гранечку, – показал взглядом, что одному с отцом оставаться не хочется. Чмокнул по дороге тётю Тамарочку – с тремя блюдами нарезки в руках. Шепнул:

– Ничего не убирай. Попозже смоюсь – вместе с мамой.

Задержавшийся Михаил Дмитриевич проводил обоих неодобрительным взглядом.

– Были обалдуи, такими и остаются.

– Почему, собственно, обалдуи? Чудесные мальчишки, – возразила Тамара.

– Осип Граневич на комбинате незаменимым человеком становится, – поддержал жену Земский. – Такой план реконструкции расписал – академикам на зависть. Да и Алька – дай срок, встанет на свой путь.

– Свежо предание! Больно мотает парня, – покачал головой Поплагуев. – Всё ему не так и те не те. В смутное время живём, – он отёр платком жиреющий затылок. Испытующе глянул на Земского. – Какие-то кооперативы полезли, кафе частные. Задавить бы, пока в зародыше. Нет, цацкаются. Помяните моё слово, – заиграемся! А мой-то издавна не к тем голосам прислушивается. Куда ещё качнёт? Но тут я на армию крепко надеюсь. Казарма своё доберёт. Думаю, в политучилище послать. Там дурь из башки повытрясут.

– А если вместе с мозгами? – съязвил Земский.

– А хотя бы и так. Что, по сути, мозги? По весу у всех примерно одинаково. У орангутанга, говорят, ещё больше весят. Ухватись за правильную линию – и без всяких мозгов в фарватере потащит, – пошутил прокурор. – Да хоть сосед наш, Сергач. Я его, по правде, за никудышного человека держал. Лектор-трендила. Думал, проку не будет. А ведь поди: взял себя в руки, в исполкоме на кооперативы посадили. При серьёзном деле нынче.

Земский поморщился. По его мнению, Сергач и впрямь нашёл свою нишу: пристроился при власти, как прежде юродивые при церкви на паперти.

Михаил Дмитриевич уловил холодок. Коротко кивнул.

– Ну, пойду. Своей семьёй посидим.

Дверь за ним закрылась.

Земский озадаченно огладил лысину.

– Орангутанг и есть! – безапелляционно рубанула Тамара. Требовательно поглядела на мужа. – Как хошь, Толик. Но Альку нашего надо из армии этой вытаскивать. А уж если там и впрямь такие, как этот…

– Из армии-то вытащу, – согласился муж. – У меня в Генштабе корешок, кой-чем мне обязанный. Когда-то капитанами дружковали. Ныне круто поднялся – генерал с чем-то. Порешаем. А вот что с ним, таким, дальше будет?

Тамара тяжко, со стоном выдохнула: как часто бывало, мысли жены и мужа бежали, будто кровь по сообщающимся сосудам у сиамских близнецов.

Спустя некоторое время рядовой Поплагуев был комиссован в связи с внезапно открывшейся язвой желудка.

Поначалу отец сам взялся за трудоустройство сына – оформил электриком в трест парикмахерских.

– Станешь настоящей рабочей косточкой. Сплочённый коллектив дурь из тебя повытрясет, – пообещал Михаил Дмитриевич.

В штатном расписании значилось два электрика. Вторым был Анатолий Комелов – несуразно длинный, нескладный парень с вечной сухостью во рту. Говорил он мало, проглатывая гласные, отчего речь походила на ломаемый штакетник. Ходил в затемнённых очках. Когда как-то снял, обнаружились расширенные зрачки.

– Ну, у тебя и глазищи! – восхитился Алька.

– Посиди с моё на наркоте – и у тебя такие будут, – преспокойно объяснился Комелов. – Хочешь иметь красивые глаза – попробуй героинчику, – предложил он новому напарнику.

Алька, любопытный до всего нового, попробовал. Сутки проблевался. Больше к наркотикам не возвращался.

Сам о себе Комелов говорил, что он из тех, кто способен на порыв, но не выдерживает долгих страданий.

– На пулемёт лягу, под пытками выдам, – витиевато формулировал он.

На самом деле был Комелов пофигистом-флегматиком. Вывести его из себя было, казалось, невозможно. Как-то вышел во двор выбросить мусор. Как был – в тапочках и тянучках. Вернулся через три дня. Его уж объявили в розыск через милицию.

– Ты где был, сволочь?! – напустилась жена.

– Так ведро выносил. Сама ж посылала, – невозмутимо напомнил муж.

Жена принялась охаживать его шваброй. Толик не сопротивлялся. Лишь покряхтывал, как в парилке под веником. Пока жена лупцевала, обнаружил на тумбочке журнал «Знание – сила».

– Гляди-ка, новый пришёл, – приятно удивился он. Принялся листать.

Есть люди совы, есть – жаворонки. А есть просто бездельники. К последней категории относился Толик Комелов. Чуть позже Алька с удивлением узнал, что Комелов в недавнем прошлом аспирант, даже написавший первый вариант кандидатской диссертации. Но оформлять и выносить на защиту ему вдруг стало лень. Без объяснения причин уволился из института, оформился электриком. Хотя и здесь на работу ходил неаккуратно, получал наряды на выезд и исчезал. Иногда добирался до места вызова, чаще – нет. Всё-таки кое-как справлялся.

Но едва заполнилась вторая вакансия, выявилась поразительная вещь, – электриков стало не хватать.

Вскоре всё разъяснилось. С появлением второго электрика – ладного красивого мальчика – на порядок увеличилось число вызовов. Парикмахерши сами устраивали замыкания, сжигали фены, выкручивали лампочки… Число невыполненных заявок росло катастрофически.

Директор треста предложил электрикам кинуть жребий, кому увольняться.

Кидать жребий не пришлось. Алька сам понял, что жизнь в таком ритме не для него. С утра, до выпивки, его тошнило, после выпивки мутило.

А вот Комелов пожалел о скором расставании.

– Жаль, что поторопились с героином, – посетовал он. – Надо было аккуратненько начать – с анаши. Тогда мы бы с тобой сработались.

После увольнения Алька, по выражению Поплагуева-старшего, залоботрясничал. Сделался завсегдатаем городских ресторанов, особенно самого популярного – «Селигера», где по субботним утрам стягивался на опохмел городской бомонд. Публика собиралась самая разношёрстная.

Здесь можно было встретить шпану с Миллионной и «комсомолию» из райкомов комсомола и БМТ «Спутник»; лётчиков из мигаловского гарнизона и «сионистскую группировку». «Сионистов» недолюбливали. Не за то, что вы подумали. Евреев хватало даже среди бандитов. Да и меж комсомольцев встречались. Просто, в отличие от прочих, эти пили в ресторанах умеренно, и к концу вечера, когда другие упивались, снимали самых завлекательных барышень.

Захаживали обитатели «гадюшника», обычно Кучум с Липотой. У Кучума сменился научный руководитель. С новым, молодым, без комплексов, доцентом аспирант Кучумов нашёл общий язык, и диссертация резко стартовала. Каждый занимался тем, что лучше получается. Руководитель – писал кучумовскую диссертацию, сам Кучум – занимался извозом в Москве, «от бордюра». Результат делился на двоих.

Липатов, с женой, уехавшей по распределению в глубинку, развёлся. В ресторанах появлялся в компании дам в возрасте.

Над ним посмеивались:

– Что за бабушка русской демократии лет пятидесяти поила тебя вчера в баре?

– Ничего не бабушка, – защищался Липатов. – А что не первой свежести, так женщина в любом возрасте и при любой комплекции участия требует. Что у неё, другая анатомия? В крайнем случае, фантазию включишь. Я себе когда Мирей Матье представляю, а когда из наших кого, хоть Маргариту Терехову. Тоже очень возбуждает. Всё время свежие впечатления.

Должно быть, благодаря кому-то из них Васька высидел себе