Клыш ждал. Ждал, что сейчас она объявит, что любит другого, что отношения закончены.

– Ладно, после подойдёшь, – ответила Кармела нетерпеливо.

– После так после, – с неожиданной покладистостью согласился Робик. – Считай, забито. Так что, йес, ОБХСС?

– Йес, йес.

– Ну почему ты меня не любишь? – дурашливым голосом заканючил Робик. – Меня все любят. Я всех спрашиваю, и все отвечают: «Любим, любим. Только отстань». И только ты, гадкая!..

– Люблю, люблю! Только отстань… Двигай кони, Баулин. Не видишь разве, девушка хочет одна побыть?

Она нахмурилась. И Робик поспешно вскочил. Несмотря на внешнюю его бедовость, было очевидно, что в их отношениях верховодила женщина.

– Ладно. Робик тактичный. Робик уйдет. Поцелусик на прощание не возбраняется?

Потянулся к ней пухлыми, по-негритянски вывернутыми губами.

Данька удивленно посмотрел на ошпаренные руки, – оказывается, из крана лупил кипяток. Через служебный вход, через который уборщицы выносят помои, вышел во двор.

…Клыш отчего-то медлил. Заждавшаяся Кармела, поначалу довольная, что удалось уклониться от тягостного объяснения втроём, заглянула следом, за дверь в служебное помещение. В коридорчике стояли клубы пара. Через щель увидела собственный столик. Осела прямо на кафель. Она всё поняла.

Ещё через час, прямо от военкомата, новобранец Клыш убыл согласно предписанию.

Глава 4. Алька Поплагуев. Свадебно-покойницкая

Алька Поплагуев прибыл на побывку через неделю.

Замещавший начальника цеха Граневич как раз вышел с директорской планёрки. Ухватив за пуговицу собеседника, вдвое старше себя, яростно втолковывал что-то, продолжая начатый спор, а тот рассеянно кивал и зыркал исподтишка на молоденьких лаборанток, торопящихся в военторг за свежей косметикой. Из распахнутой двери столовой разило треской. Даже не заглядывая в календарь, любому ясно – четверг. На весь Союз – рыбный день.

– Эй, вьюноша с взором горящим, наукой опаленный! – окликнул Граневича стоящий на бордюре рослый ладный солдатик. – Совсем возгордился. Забритого корешка можно и не замечать.

– Алька! – выдохнул Гранечка.

– А то!

По своей привычке, не соизмеряя голос и нимало не обращая внимания на окружающих, Алька подбежал к другу, приподнял и принялся охлопывать, бесконечно поворачивая и оглаживая. Фуражка слетела на асфальт, обнажив короткую стрижку.

– Собирайся! Поехали к Наташке! – потребовал он.

Гранечка замялся:

– Так сразу не могу. Комплектующие для поточной линии вот-вот подвезут. Нужно убедиться. Подождёшь чуточку?

– Это у вас, физиков-химиков, счет в потоках, а у нас, защитников Родины, – в сутках, – отбрил Алька. – Поехали!

– Тогда!.. – Оська намекающе повёл глазами на подъезд, из которого, как всегда, окруженный людьми, вышел Земский, пошел к парящей на морозе «Волге».

– Дядя Толечка! – окликнул Алька.

Земский будто споткнулся, беспомощно дёрнулся.

– Ах, чёрт! – он бросился к Альке. Обхватил за плечи. Проморгался, отгоняя слёзы, предательски застлавшие глаза. – Ах, чёрт! – повторил он просевшим голосом. Потянул ладонь погладить, удержался, застеснявшись. Так что Алька сам, схватив руку его, потёрся щекой.

– Небритый, – растрогался дядя Толечка.

– Так прямо с поезда.

– Как же… – голос дяди Толечки булькнул, – как же тётя Тамарочка будет рада!.. Она ж по три раза на дню к почтовому ящику бегает. Так что, прямиком к нам?! Сверну быстренько дела, следом подъеду!

– Сначала на кладбище собираюсь. Вот хотел вместе… – Алька кивнул на Граневича.

– Да, да, о чём речь! Езжай, Осип, подменим, – Земский подтолкнул Гранечку. – И вообще… Машину мою возьмите. Я себе из гаража вызову. В бардачке «Столичная». Так что без церемоний. А оттуда – чтоб оба к нам! Слышишь? Осип, проследи!

– Как только, так сразу! – Алька вытянулся, отдал честь.

На кладбище, у свежего, обложенного венками холма с прислоненной фотографией улыбающейся чему-то Наташки Алька долго стоял, ожесточённо покусывая губы. Оська, стараясь не мешать, раскладывал на соседней скамеечке захваченную по дороге закуску, – хлеб, зеленый лучок с солью и банку лечо. Извлёк бутылку «Столичной», свернул пробочку, набулькал два граненых стакашка. Один протянул Альке.

Тот выпил махом, прикрыв глаза. Через несколько секунд лицо его задрожало.

– Это я её на выпускном снимал, – он огладил рукавом фото. Голос булькнул, прервался предательски, лицо задрожало в последней попытке сдержаться.

В следующую минуту чистюля Поплагуев рухнул коленями в свежемороженую грязь, навалился на холм и – зарыдал напропалую.

Деликатный Оська собрался отойти подальше. Но при первых криках Альки, не веря себе, остановился.

– Тварь! Тварь ты! – вдавливаясь губами в могильную землю, изрыгал из себя Алька. – Ну зачем, зачем? Ведь я ж на самом деле любил тебя. Всё перетерпел ради тебя. Прапорщика Счирого! Азиков из аэродромной роты! Всё мечтал увидеть, отогреться. Думал, вернусь, упаду на колени, простишь – поженимся. И что? Из-за какого-то корявого минета, которого и не было вовсе, всё поперек переломала?! На всё пошла, лишь бы уязвить побольнее! Если думаешь, что на могилку бегать стану, так на вот – выкуси! В первый и последний раз. В первый и последний!

– Её, между прочим, молнией убило, – хмуро, в никуда, напомнил Оська.

– Значит, специально подставилась, назло мне. Ни одного письма. За все время ни одного! – Алька поднялся, глянул с отвращением на перепачканный китель, пнул зачем-то солдатским башмаком по могиле и, не выискивая чистой тропинки, побрел, увязая в заснеженной глине, к поджидавшей «Волге».

Тётя Тамарочка, не знающая, чем угодить ненаглядному гостю, металась меж гостиной и кухней. Но нерадостной выходила долгожданная встреча. Должно быть, из-за фотографии Натальи, которую Алька вытащил из альбома и водрузил посреди стола.

Ушедший в себя, он, казалось, ничего не замечал. Оперев голову на руки, сидел, уставившись в рюмку перед собой. Молчал и дядя Толечка, исподлобья поглядывавший на непривычно угрюмого воспитанника.

С очередной тарелкой впорхнула тётя Тамарочка. С огорчением убедилась, что фаршмаг из селёдки, над которым трудилась все утро, едва тронут. Да и то обгрызан со стороны Оськи.

– Расскажи как служится, – дядя Толечка вложил в Алькину руку рюмку. Алька механически выпил.

– Служится как служится, – буркнул он. Взгляд вновь уткнулся в фото на столе. – А всё из-за неё! Из-за нее, стервы! – вскрикнул он.

Тётя Тамарочка подошла, приобняла. Он обхватил её за ноги, уткнулся, как в детстве. Зарыдал.

– Тётя Тамарочка, голубушка! Ты-то знаешь! Ведь на самом деле Наташка для меня – это как пропуск в другую жизнь была. Она ж меня чистым видела, и оттого я в самом деле чище делался… Больно-то как! – он рванул ворот.

Тетя Тамарочка выдохнула тяжко, повела вдруг ноздрями и поспешила на кухню, – в духовке подгорало мясо по-французски.

– А как она минет делала, – понизил голос Алька. – Не умела совсем, стеснялась, а брала. Чтоб Алечке удовольствие доставить. А Алечка вместо благодарности со Штормихой поганой!.. Да на кой, когда Наташка, цветочек мой, рядом цвёл? О! Я бы с ней совсем иной был…

– Ну, будя! Что душу рвать? – дядя Толечка неловко потрепал Альку по руке. – Жалко, конечно, Наташку безумно. Я сам любовался исподтишка, на вас глядючи. Чудная, что говорить, девка была. Но тебе-то дальше жить. Ты взрослеешь, парень. Пора мужать. Много ещё потерь впереди. Но много и