Шрифт:
Закладка:
– По-моему, тоже, – согласился Данька. Вскрыл бутылку. Разлил. – Надо же было угораздить. Хотя, может, и к лучшему. Рубануть, так махом!
– Точно – псих, – уверилась Кармела. – Я ещё в пионерлагере поняла, что псих. Когда с незнакомого обрыва «рыбкой» сиганул.
– Сама ж предложила.
– Так я тогда не знала, что псих. Думала, обычный хвастунишка… Тебя после в травмпункт отвезли. Шрам, кстати, не с той поры остался?
– Какой шрам?
– Кривой такой, вот здесь, – она провела пальчиком по низу его рубахи. – Сантиметров семь. Шов очень неудачный. Видно, что наспех накладывали.
– Про шрам-то откуда?.. – поразился Данька. – Уж его-то видеть точно не могла.
– Как знать чего не знаешь? – загадочно рассмеялась Кармела. – Кстати, скажи, зачем, в самом деле, – на войну надумал? Все призывники от Афганистана как чёрт от ладана шарахаются. А ты сам на рожон прёшь… Просто, чтоб нормальному человеку понять.
Она потянулась чокнуться. Клыш чокнулся, отпил.
– Я после вуза в КГБ собираюсь, – сказал он. – Если об этой истории станет известно, даже вскользь, меня прокатят.
– И – всё? – выдохнула Кармела. – Ради этой хрени – шкурой рисковать?!
Данька насупился.
– У меня отец разведчиком-нелегалом был. Недавно погиб. Хочу вроде как вместо него, – неожиданно для себя признался он.
Увидел расширившиеся зеленеющие глазищи. Понял, что тонет. Как в лагере, когда подходила в упор. Не хватало ещё опять начать мямлить.
– А я ведь в пионерлагерь из-за тебя ездил, – объявил он, шалея от собственной дерзости. – Все три смены – из-за тебя. А если уж вовсе по правде, чтоб до донышка: тебя здесь увидел и!.. – он зажмурился. – Я ведь тебя, оказывается, искал!.. Сам не думал. Убедил себя, что детская влюблённость, мало ли. А вот выходит, что мало.
Он яростно, до солёного вкуса, прикусил губу.
При виде его робости, неожиданной в этом цельном, готовом играть с судьбой человеке, Кармела сама захлебнулась от нежности к нему.
– Что ж, правда на правду. Я тоже, едва приехав в лагерь, искала, здесь ли ты, – призналась она. – Теперь доволен? Заставил девушку признаться. Вогнал в краску.
– Правда?!
– Дурачок! Для кого ж, думаешь, я здесь прихорашивалась? – она приподняла брошенный халатик.
От серо-зелёных глазищ её, совсем рядом, Даньку заколотило.
– Вот ведь денёк, – счастливо пролепетал он. – Вчера узнал, что отец погиб. С утра вообще не задалось, хуже некуда. Потом эта демонстрация идиотская. И вдруг ты! Будто чудное мгновение ниоткуда. Я должен тебе рассказать…
– Расскажешь. Обязательно. У нас ещё, кажется, двое суток!..
– Суток! – Клыш забегал взглядом по комнате. – Получается, нам придется здесь и ночевать. Обоим.
Он окончательно смутился.
– Надеюсь! – Кармела провела пальцем по его окровавленной губе. Показала кровь на собственном пальчике. Слизнула.
– Теперь мы повязаны накрепко, – сообщила она.
– Как это?
– До конца жизни. Кр-р-ровью! – она обхватила его за шею и, должно быть, для верности болезненно впилась в окровавленную губу.
Кармела оказалась человеком слова. За двое суток Данька из комнаты не выходил вовсе. Да и сама Кармела лишь пару раз выбиралась в студенческую столовую, где наспех накидывала в кастрюльку котлет с пюре и сосисок с квашеной капустой. Она ещё не успевала выйти, а у Даньки уже начинали ныть от нетерпения зубы. Когда же слышал в пустом коридоре знакомое постукивание каблучков, принимался в нетерпении сбрасывать с себя одежду. В перерывах они горячечно говорили, обсуждали что-то. Как-то само собой получилось, что скрытный, недоверчивый Клыш взахлёб делился самым сокровенным: об отце, о матери с дядей Славой, о мечте, что может порушиться…
– Ты понимаешь? Ты согласна, что иначе нельзя?
– Нет, – отвечала она. – Но это все равно.
Она приподнималась над подушкой и терлась – лицо о лицо. И он вновь погружался в её зеленые, участливые глазищи. А потом они опять начинали темнеть. И разговор прерывался.
Три-четыре раза в дверь стучали, как-то – барабанили.
Но они никого не впускали и не отвечали на стук. Только меняли ритм: с форте на пиано.
На третий день в дверь постучали морзянкой.
– Свои! – донёсся голос Меншутина.
Открыли ему не сразу. Наспех одетые.
Меншутин вгляделся в осунувшиеся лица, с припухлыми глазами.
– Завидую, – впечатлился он. – Но назад хода нет. Иначе многих подставишь. Военком ждёт на низком старте…
Кармела помертвела.
Меншутин вручил Клышу принесённую папку. Глянул пытливо.
– Шпалер-то точно, что с концами?
– Я с концами, и шпалер, считай, с концами.
Меншутин потоптался.
– Ну, желаю! Если… В смысле, когда вернёшься, – быстро поправился он, – объявись.
Шагнул к двери. Кармела удержала его.
– Сколько ещё… времени? – с мольбой уточнила она. Меншутин поколебался.
– Хотя бы завтра с утра… Хотя бы!
Неловко кивнув, вышел.
– Значит, сегодня, – сообразил Данька. Приобнял поникшую Кармелу. – Ничего, Карми. Это ведь не на всю жизнь. Всего лишь зигзаг удачи.
– Всего лишь, – согласилась Кармела. В мозгу её будто из прохудившегося крана закапала Меншутинская оговорка: «если, если, если». – Но хотя бы до вечера у нас есть время?
Она искательно пощекотала пальчиком его живот.
– Всегда! – тут же откликнулся Данька. – Только страшно хочется пожрать горячего. Может, спустимся в столовую? За два-три часа, что остались, ничего уж не случится.
Кармела безучастно кивнула.
Студенческая столовая в дни каникул была полупуста. Они подсели к дальнему, возле туалета столику.
– Как будешь без меня? – Клыш провел пальцем по её щеке.
– Буду как-то, – Кармела ухватила его руку. Принялась целовать. Подняла больнющие глаза.
– Только пиши. Хоть раз в неделю. Хоть буковку. Чтоб я тут с ума не сошла.
Данька поднялся поспешно.
– Руки сполосну, – объяснил он. Чувствуя, что выдержка вот-вот изменит, повернулся спиной.
Рукомойник оказался неожиданно рядом: чуть ли не впритирку с их столиком, за фанерной стенкой. Данька включил воду. Между неплотно пригнанными листами видна была ссутулившаяся Кармела. Захотелось даже созорничать: втиснув в щель ладонь, потрепать за плечо.
– Вот ты где! – разнесся по столовой заливистый, очень знакомый голос. Данька увидел Баулина, спешившего к их столику.
– Ну, мать, ты даешь! – склонившись, он чмокнул Кармелу в шейку. – Два дня разыскиваю. Двери в общаге чуть не разнес. Стукачка Аркашу допрашивал с пристрастием.
– Зачем? – Кармела обеспокоенно огляделась.
– Так, здорово-вестимо, – соскучился. Потом вроде забили: на каникулы едем на турбазу.
Данька за фанерной перегородкой затих. Он, конечно, понимал, что у красавицы за двадцать кто-то должен быть. Но услышал Робика и – будто бокал в руке хрустнул. И стекло впилось в ладонь.
– Можем прямо сейчас стартовать, – предложил Робик.
– Не можем, – возразила Кармела.
– Нет так нет. Вид у тебя и впрямь не проханже. Тогда на завтра?
– И на завтра нет.
– Так я уж путёвки…
– Сдай. Передумала.
Робик вздохнул.
– Ты, мать, в своем репертуаре, – огорчился он. Тотчас приободрился. – А всё-таки смыться надо. Я тут великую шкоду замутил!
Ему не терпелось похвастаться. Ждал только наводящего вопроса. Не дождался.
– За такую и посадить могут, – намекнул он. – Как посоветуешь, где заныкаться, чтоб ментура не нашла?
– В Афганистане!
Робик хохотнул:
– Умеешь пошутить! Я, конечно, отмороженный, как ты считаешь… Но всё-таки не на всю голову… А вот турбаза
