– Сын мой, – улыбаясь, спросил монах, – а это в твоих глазах образ любви земной или небесной?

– И тот и другой, отец мой, – отвечал молодой человек, – ибо это милое лицо значит для меня больше, чем молитва или гимн; оно стало для меня таинством, и через него снизошла на меня святая милость Божия.

– Разве не прав был я? – воскликнул восторженно монах. – Ведь есть же на свете те, на кого Пресвятая Дева излила такую благодать, что самая красота их, словно чудесная стезя, ведет на небеса взирающих на эту красоту? Именно таких, ангельски прекрасных, ищет художник, обдумывая украшение часовни, где будут молиться добрые христиане. Хорошо, сын мой, я употреблю ради тебя все свое жалкое искусство, а золото мы, доминиканцы, не берем в уплату, разве что для украшения святых предметов, вроде будущей часовни.

– Скоро ли будет готов рисунок? – с живостью осведомился молодой человек.

– Терпение, терпение, синьор! Рим не сразу строился, и наше искусство должно продвигаться вперед неспешно, но я сделаю все, что в моих силах. Но почему этот образ столь дорог твоему сердцу?

– Отец мой, вы – близкий родственник этой девице?

– Я единственный брат ее бабушки.

– Вы ближайший ее родственник мужского пола, и тогда я объявляю вам, что предлагаю этой девице вступить со мною в честный, законный брак, и она дала мне обещание, что если и станет женою смертного, то только моей.

– Но она не намерена ни за кого выходить, – возразил монах, – по крайней мере, так она мне говорила, хотя бабушка очень хотела бы выдать ее за жениха, которого выберет ей по своему вкусу. Видите ли, моя сестрица Эльза – женщина своенравная и всецело поглощенная земными заботами: переубедить ее непросто, а заставить что-нибудь сделать невозможно.

– И она выбрала ангельски прекрасной деве в мужья какого-то деревенщину, мужлана, который не сумеет оценить по достоинству ее удивительную прелесть? Клянусь всеми святыми, если до этого дойдет, я отвоюю ее у любых женихов и увезу с собой!

– Пока вы можете ничего не опасаться. Сестрица Эльза очень привязана к внучке, она взрастила и вскормила ее с младенчества и не готова с нею расстаться.

– А почему бы мне не попросить ее руки у вашей сестры? – спросил кавалер.

– Синьор, вы отлучены от церкви, и она придет в ужас, узнав о тяготеющей над вами каре. Ни к чему простому народу судить о таких предметах, это не послужит к вящему их просвещению и наставлению. Лучше всего беречь их веру от тревог и сомнений и не внушать им мысль о том, что они могут презирать церковные наказания. Эльзе этого не объяснить, она прогонит вас со своего порога прялкой, а вы же не станете отбиваться от нее мечом? А потом, синьор, вы не только отлучены от церкви, вы еще и человек благородного происхождения, а одно это было бы в глазах моей сестры непреодолимым препятствием, ведь она поклялась на святом кресте, что Агнесса никогда не сочетается браком с представителем вашего сословия.

– А почему она испытывает такую ненависть к знати?

– Когда-то аристократ чудовищно, низко обошелся с матерью Агнессы, ведь по отцу она высокого происхождения.

«Я и сам мог бы об этом догадаться, – сказал себе кавалер. – Речь ее и манеры нисколько не напоминают принятые в ее среде».

– Отец мой, – добавил он, прикасаясь к эфесу меча, – мы, воины, склонны рассекать любой гордиев узел, не важно, сплетен он любовью или верой. Меч – лучший богослов, лучший софист. Мечом легко восстановить справедливость и покарать злодеев, и когда-нибудь, возможно, мечом мы проложим себе дорогу, разрубив и эти тягостные путы.

– Не горячись так, сын мой, не горячись! – остановил его монах. – Проявив терпение, мы ничего не потеряем. Вспомни, сколь долго вырастает по произволению Господню прекрасный цветок из маленького семени, а Он творит в тишине, без шума. Дождись решения Его в покое и молитве – и увидишь, что Он уготовил тебе.

– Быть может, вы и правы, отец мой, – сердечно отвечал кавалер. – Ваши советы просветили и укрепили меня, и я буду и впредь обращаться к вам. Только не позволяйте пугать мою Агнессу историями о моем отлучении от церкви. У благочестивой малютки сердечко разрывается при мысли о моих грехах, а ее духовник явно запретил ей говорить со мною и даже глядеть в мою сторону. Если бы ее сердцу дали волю, оно полетело бы ко мне, как ручная голубица, и я холил и лелеял бы его вечно, но теперь ей кажется греховной любая невинная, подобающая женщине мысль, – вот в какой строгости ее воспитали, бедное мое милое дитя, моего ангела!

– Ее духовник – францисканец, – сказал монах, который, несмотря на всю свою доброту, не мог до конца избавиться от главного предрассудка своего ордена. – Не каждому ниспослан дар наставлять и направлять вверенные ему души.

«Я бы отнял ее у духовника! – сквозь зубы процедил кавалер. – Клянусь, я так и сделаю, если он не угомонится!»

А вслух добавил:

– Святой отец, Агнесса принадлежит мне по праву глубочайшего благоговения и преданности, какую только может испытывать мужчина к женщине, – принадлежит мне, потому что любит меня. Ибо я знаю, что она любит меня, знаю это лучше, чем она отдает себе в том отчет, бедное невинное дитя! И я не отрекусь от нее, чтобы обречь на жалкое существование в холодных стенах монастыря или на жизнь с тупым, невежественным крестьянином. Я человек слова и докажу свое право на нее пред лицом Господа и человека.

– Хорошо-хорошо, сын мой, как я уже говорил, прояви терпение, не все сразу. Для начала помолимся и отойдем ко сну, утро вечера мудренее.

– Что же, святой отец, вы поддержите меня в этом деле? – спросил молодой человек.

– Сын мой, я желаю тебе всяческого счастья, и, если союз ваш будет заключен ко благу вас обоих, я готов поддержать тебя. Но, как я уже говорил, не торопись, потерпи. Мы должны понять, как поступить. Я выясню, как обстоят дела, и можешь быть уверен: если пойму, что это не противоречит моей совести, помогу тебе.

– Спасибо, святой отец, спасибо! – воскликнул молодой человек и преклонил колени, принимая прощальное благословение монаха.

– Мне кажется, – добавил монах, остановившись на пороге и еще раз оборачиваясь, – тебе не стоит навещать меня в моем нынешнем жилище, а не то поднимется буря, усмирить которую я не сумею. По воле людей куда более могущественных, чем я, она обрушится на бедняжку с такой силой,