королю об ужасном положении вещей в Риме и всячески подвигал его созвать церковный собор. Но я очень опасаюсь, что послание это попало в руки папы.

– Я скажу вам, что делать, святой отец! – воскликнул молодой человек, вскакивая с места и хватаясь за меч. – Мы должны сражаться! Нашу судьбу надобно решать мечом! Разве не мечом был отнят у неверных Гроб Господень? А теперь мечом надлежит спасти священный город от неверных более гнусных, чем турки. Если мы потерпим такие мерзости в священном городе, то через какие-нибудь двадцать лет на земле не останется христиан. Александр, Чезаре Борджиа и синьора Лукреция одним своим существованием грозят изгнать религию из мира. Глядя на них, мы жаждем вернуться к язычеству наших предков-римлян, которые вели жизнь достойную и высоконравственную и совершали подвиги, презирая взяточничество и обман. Они почитали Бога своими благородными деяниями, хотя и почти ничего о Нем не ведали. Но папа и его присные позорят матерей, которые произвели их на свет.

– Все, что ты говоришь, – правда, до единого слова, сын мой, – промолвил монах. – Увы! Вся тварь совокупно стенает и мучится[41] от творимых ими бесчинств. Часто видел я, как настоятель наш терзался и боролся с Богом[42], пытаясь понять, за что ниспосланы нам эти страдания. Ибо к чему исходили мы вдоль и поперек всю Италию, проповедуя и радея о насаждении в народе нравственности, если с самой горы Сионской, с высоты святилища, струятся мерзостные потоки грязи? Кажется, настала пора, когда терпеть это уж нет мочи.

– Что ж, если дело дойдет до восстановления нашей поруганной веры силой оружия, – произнес кавалер, – передайте своему настоятелю, что у Агостино Сарелли есть отряд из сотни испытанных воинов и неприступная крепость в горах, где он может найти прибежище и где мы с радостью будем внимать Слову Божьему из его чистых уст. Они бранят нас разбойниками – это нас-то, покинувших совет нечестивых, чтобы жить честно и добродетельно. Среди нас не найдется ни единого, у кого коварная жестокость папы и его присных не отняла бы дом, земли, братьев, родителей, детей или друзей. Есть те, чьи жены и сестры были похищены и силой заключены в гарем Борджиа, есть те, у кого на глазах пытали и мучили детей, те, у кого на глазах родных и любимых убивали эти адские псы, занимающие сейчас Престол Господень и издающие законы от имени Христа. Существует ли Бог? И если да, то почему Он безмолвствует?

– Да, сын мой, Бог существует, – проговорил монах, – но пути Его неисповедимы. Ибо пред очами Его тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи[43]. Грядет Бог наш, и не в безмолвии[44].

– Быть может, вам неизвестно, святой отец, – продолжал молодой человек, – что я тоже отлучен от церкви. А отлучен я от церкви потому, что, когда Чезаре Борджиа убил моего старшего брата, обесчестил и убил мою сестру, захватил все наши земли и имения и получил полную защиту и одобрение папы, подтвердившего его право на все эти чудовищные деяния, я объявил папу наместником не Бога, но дьявола. Я не покорюсь ему и не приму его как правителя; я и мои люди дадим ему и его войску в наших горах достойный отпор тем оружием, что вложил нам в руки Бог.

– Да пребудет с тобой Господь, сын мой! – промолвил монах. – И да спасет Господь церковь Свою из этих глубоких вод! Конечно, церковь эта чудесна и прекрасна, а украшением ее служат бесчисленные святые и мученики, с радостью отдавшие за нее бесценную жизнь свою, и строится она на свидетельствах праведности, молитв, милосердных подаяний и благотворительности, что освятили самую пыль на дорогах нашей Италии. Для чего разрушил Ты ограды виноградной лозы, так что ее обрывают все, проходящие мимо? Лесной вепрь подрывает ее, и полевой зверь объедает ее. Боже сил, обратись же, призри с неба, и воззри, и посети виноград сей; охрани то, что насадила десница Твоя![45]

Монах сложил руки и с умоляющим видом возвел очи горе, а по впалым щекам его полились слезы. Множество таких молитв возносили в те дни к небесам безмолвные, измученные, одинокие, неведомые никому души, что стенали и страдали под тяжким бременем, которое в конце концов, когда Господь ниспослал ему сил, сподобился снять с сердца церкви Мартин Лютер.

– Выходит, вы согласны, отец мой, что можно быть преданным анафеме папой, не признавать и отвергать его власть, но все же оставаться христианином?

– Как же иначе? – удивился монах. – Разве я не вижу, как величайшего святого нашего времени, а может быть, и всех времен отлучает от церкви величайший грешник? Но только, сын мой, позволь мне предостеречь тебя. Смотри не забудь почитать истинную церковь, пусть даже во главе ее исчадие ада и порождение лжи и обмана. Тем более почитай таинства, гимны, молитвы, оттого что тебя постигла сия печальная судьба. Есть ли учитель, более преданный, несмотря на невзгоды, своему служению, чем мой настоятель? Кто с большим пылом и рвением радеет о Господе нашем Иисусе Христе, кто исповедует более живую веру в Него, чем мой настоятель? Кто любит Богоматерь более трепетной и нежной сыновней любовью, чем он? Кто более благочестиво сообщается со всеми святыми, чем он? Воистину, иногда мне кажется, что он наяву окружен воинствами небесными, – такой силы исполнены его речи и такой святости – его жизнь.

– Ах! Если бы у меня был такой исповедник! – посетовал Агостино. – Таинства вновь могли бы обрести надо мною власть, и я мог бы очистить душу от неверия.

– Сын мой, – отвечал монах. – Согласись исповедаться перед самым недостойным, но искренним последователем святого пророка, который жаждет твоего спасения. Подари мне блаженство подать тебе церковные таинства, которые принадлежат тебе по праву, ибо ты есть часть паствы Христовой. Приходи ко мне на исповедь в любой день недели – и после того обретешь Господа в сердце своем и вновь воссоединишься с Ним.

– Святой отец, – взволнованно произнес молодой человек, сжимая руку монаха, – я приду на исповедь. Ваши слова принесли мне утешение, но я должен еще их обдумать. Я обещаю вскоре исповедоваться у вас, но не хочу предпринимать этот шаг, не поразмыслив хорошенько. Мне требуется время, чтобы сердце мое прониклось милосердием ко всем на свете.

Монах поднялся, собираясь уходить, и принялся укладывать в папку рисунки.

– Кстати, – промолвил кавалер, бросая на стол несколько золотых монет, – возьмите эти деньги и можете просить у меня еще сколько угодно на благотворительность. Я с радостью заплачу любую сумму, – добавил