чистая, неизменная, и нередко с тревогой размышляю, не изменил ли я каким-нибудь образом течение другой, куда более важной реки, по которой плывем мы все.

Лотос и копье

МАЙК РЕЗНИК преуспел в смешивании магии древних африканских преданий с футуристическим волшебством научной фантастики. Майк пишет, как мудрый старый знахарь из джунглей, – приседая перед мерцающим пламенем костра и сдерживая голодных животных темной ночью за краем поляны, прилежно измельчая и смешивая таинственные ингредиенты во что-то гораздо более мощное, чем входящие в его состав корни и экстракты.

Думаете, я преувеличиваю? Обратите внимание на награды, которые он выигрывает и на которые номинирован. Посмотрите на «Хьюго» и посмотрите, сколько раз его имя упоминается в качестве победителя или номинанта. Разве это не волшебство? Да, да, я знаю – вы щелкаете пальцами и говорите: «Ага, теперь я понимаю!»

Но понимаете ли вы? Понимаю ли я? Волшебства часто меньше или больше, чем кажется. Вот почему это – волшебство.

Это подводит нас, причем логичнее, чем мы могли бы предположить, к «Лотосу и копью».

Майк начинает с пересказа старой африканской притчи о слоне, взбирающемся на гору Кения в поисках Нгаи, Который «правил вселенной со Своего золотого трона». Чего хочет слон и что он на самом деле получает, задает тон истории.

Кикуйю – племя из страны Кения на Земле – живет, строго соблюдая древние традиции, в терраформированном мире Кириньяга. Кориба – мундумугу (знахарь) деревни в этом мире – столкнулся с проблемой. То, как он решает эту проблему, и достигнутый результат, возможно, не соответствуют ожиданиям спрашивающих.

Конечно, все это волшебство – такое волшебство, которое Майк Резник привносит в историю.

Не надо верить мне на слово – испытайте это сами.

Ральф Робертс

ЧАСТО В АФРИКЕ можно увидеть мужчину, совершенно ничем не обремененного, идущего впереди своей жены, которая сгибается под тяжестью дров или воды, которые она несет. Когда-то это имело смысл – он должен был отпугивать любых животных, которые могли на нее напасть. Но за последние полвека или даже больше на обочинах было не так уж много животных, тем более – опасных. Тем не менее мужчинам есть чем заняться, кроме как часами украшать себя.

К этому, седьмому, рассказу в цикле Кириньяга начала разваливаться по краям. Трудно вести традиционный образ жизни, когда для этого нет причин. Если мужчины XX века могли хотя бы притворяться, что от них есть польза, то что можно сказать о моих мужчинах из Кириньяги XXII века? Как вы приспосабливаетесь к жизни, в которой нет ни целей, ни наград, ни даже каких-либо угроз?

Итак, я написал рассказ, и в 1993 году он был номинирован на премию «Хьюго» за лучший короткий рассказ.

Майк Резник

The Lotus and the Spear. Первая публикация в журнале Isaac Asimov's Science Fiction Magazine в августе 1992 года.

Октябрь 2135 года

Давным-давно, много-много веков назад, жил-был слон, который как-то раз взбирался на вершину Кириньяги – люди теперь называют ее горой Кения, – пока не достиг самой вершины, где с золотого трона Нгаи правил Вселенной.

– Зачем ты искал меня? – спросил Нгаи.

– Я пришел к Тебе с просьбой превратить меня в кого-нибудь другого, – сказал слон.

– Я создал тебя самым сильным и могущественным из всех тварей земных, – ответил Нгаи. – Тебе не надо бояться ни льва, ни леопарда, ни гиены. Куда бы ты ни шел, все остальные созданные Мной существа торопятся освободить тебе тропу. Почему же тебе расхотелось быть слоном?

– Как я ни силен, всегда есть другие слоны, которые обладают большей силой, – ответил слон. – Они забирают себе всех самок, и мое семя умрет во мне, и они отгоняют меня от ям с водой и сочной травы.

– И чего же тебе надобно от меня? – вопросил Нгаи.

– Я и сам не знаю, – ответил слон. – Мне хотелось бы стать жирафом, потому что на кронах деревьев всегда есть зеленые свежие листья и, куда бы жираф ни направился, он везде найдет себе пропитание. Или нет… кабаном-бородавочником – он везде может найти корешки и съесть их. А орлан-крикун выбирает себе самку на всю жизнь, и, даже если он не так силен, чтобы защитить ее от посягательств сородичей, которые захотят отбить ее, его глаза настолько остры, что он увидит врага издалека и успеет укрыть самку. В общем, преврати меня в кого сам пожелаешь, – заключил слон. – Доверяюсь Твоей мудрости.

– Да будет так, – провозгласил Нгаи. – С этого дня у тебя будет хобот, и ты сможешь доставать самую изысканную листву с верхушек акаций. Я дам тебе огромные бивни, чтобы ты мог выкапывать из земли воду и корни в любом уголке моего мира. И там, где у орлана-крикуна есть только его острое зрение, у тебя будут обоняние и слух, которые будут превосходить эти чувства у любого животного.

– Чем я могу отблагодарить Тебя? – радостно воскликнул слон, когда Нгаи начал превращение.

– Ты можешь вовсе и не захотеть Меня благодарить, – ответил Нгаи.

– Как так? – удивился слон.

– Ведь после всего сказанного и сделанного ты все равно останешься слоном.

* * *

На терраформированной планете Кириньяга выдаются такие дни, когда быть мундумугу, знахарем и шаманом, очень легко. В такие дни я обновляю заклинания, наложенные на пугал в полях, раздаю амулеты и мази больным, рассказываю детям сказки, делюсь мыслями с советом старейшин и учу своего юного помощника Ндеми законам и обычаям кикуйю; потому что мундумугу – это больше, чем простой создатель амулетов и заклятий, больше, чем просто голос разума в совете старейшин: мундумугу – хранитель традиций, которые делают народ кикуйю таким, какой он есть.

А иногда быть мундумугу очень сложно. Когда я решаю какой-нибудь спор, одна сторона обязательно остается мной недовольна. Или когда приходит такая болезнь, с которой мне не справиться; и я понимаю, что вскоре придется говорить семье умирающего, что его вскоре придется оставить на съедение гиенам. Или когда я вижу, что Ндеми, который когда-нибудь станет мундумугу, абсолютно не готов принять на себя мои обязанности в тот день, когда мое старое, морщинистое тело откажет.

Но иногда, очень редко, быть мундумугу просто ужасно – когда перед тобой встает проблема, против которой вся мудрость кикуйю – не более, чем пыль на ветру.

Такой день начинается как обычно. Я просыпаюсь и выхожу из моего бома, завернувшись в одеяло, – несмотря на то что вскоре станет тепло, солнце еще не успело прогнать ночную прохладу. Я разжигаю огонь и сажусь рядом, поджидая Ндеми, который наверняка опять опоздает. Иногда я сам удивляюсь его богатому воображению, он ни разу не повторил свое оправдание дважды.

Со старостью ко мне пришла привычка жевать по утрам листья ката[20], чтобы кровь бодрее текла по телу. Ндеми