– Он не кончал с собой, – ответил Мурумби. – Его растерзали гиены.

– Подойти без оружия к стае гиен – все равно что кончить жизнь самоубийством.

Мурумби, не отрываясь, смотрел на пепел.

– Дурацкая смерть, – горько произнес он. – И ничего не решила.

– А что за проблему он хотел решить, как ты думаешь? – поинтересовался я.

– Он был очень несчастен, – ответил Мурумби.

– А Кейно и Ньюпо тоже были несчастны?

На лице его отразилось удивление:

– Так ты знаешь?

– Разве я не мундумугу? – в ответ спросил я.

– Но ты ничего не говорил, когда они умерли.

– А что, по-твоему, я должен был сказать? – пожал плечами я.

– Не знаю. – Он чуточку помедлил. – Да, тогда ты ничего и не мог сказать.

– А ты сам, Мурумби? – перебил его я.

– Я, Кориба?

– Ты тоже несчастен?

– Ты же мундумугу, ты сам сказал. Зачем же задавать вопросы, на которые ты и так знаешь ответ?

– Я хотел бы услышать его от тебя самого, – сказал я.

– Да, я несчастен.

– А другие юноши? – продолжал допытываться я. – Они тоже несчастны?

– Большинство – счастливо, – сказал Мурумби, и я уловил легкое, едва заметное презрение в его тоне. – А почему бы и нет? Они теперь мужчины. Проводят все дни напролет в глупых разговорах, красят лица и тела, а по вечерам ходят в деревню, пьют помбе и танцуют. Скоро кое-кто из них женится, зачнет детей и заведет себе шамба, а однажды окажется в совете старейшин. – Он сплюнул на землю. – Ну да, конечно, отчего здесь быть несчастным?

– Действительно, – согласился я.

Он пренебрежительно взглянул на меня.

– Может, ты сам расскажешь о причине собственного несчастья? – предложил я.

– Ты же мундумугу, – язвительно напомнил он.

– Кем бы я ни был, я тебе не враг.

Он глубоко вздохнул, и напряжение словно бы вытекло из его тела, сменившись покорностью.

– Я знаю, Кориба, – сказал он. – Просто иногда мне кажется, будто весь мир состоит из одних врагов.

– С чего бы это? – спросил я. – У тебя вдоволь еды, вдоволь помбе, есть хижина, где тепло и сухо, ты окружен сородичами кикуйю, прошел посвящение и стал мужчиной, ты живешь в изобильном мире… почему же ты думаешь, что этот мир враждебен тебе?

Он указал на черную козу, которая мирно паслась в нескольких метрах от нас.

– Видишь ту козу, Кориба? – спросил он. – Она достигает в жизни большего, чем когда-либо достигну я.

– Не говори глупостей, – нахмурился я.

– Я серьезно, – настаивал он. – Каждый день она дает деревне молоко, раз в год рожает козленочка, а когда умрет, наверняка пойдет в жертву Нгаи. У нее есть в жизни цель.

– Как и у нас.

– Вовсе нет, Кориба, – он покачал головой.

– Тебе скучно? – уточнил я.

– Если путешествие по жизни сравнить с путешествием по широкой реке, можно сказать, что сейчас я плыву вдали от берегов.

– Но у тебя есть предназначение, и ты можешь увидеть его, – возразил я. – Ты возьмешь жену и начнешь шамба. Если ты будешь упорно трудиться, у тебя будет много скота и коз. Ты воспитаешь множество сыновей и дочерей. Что здесь не так?

– Все так, – сказал он, – только в нем нет места мне. Моя жена будет воспитывать моих детей и возделывать мои поля, а мои сыновья будут пасти мой скот, мои дочери будут ткать мне одежды и помогать матерям готовить мне еду. – Он помолчал. – А я… я буду сидеть вместе с остальными мужчинами, обсуждать погоду и пить помбе и в один прекрасный день, если доживу до этого, присоединюсь к совету старейшин, а изменится от этого только то, что тогда я буду общаться с друзьями не у себя, а в бома Коиннаге. А потом я умру. Вот жизнь, которая меня ждет, Кориба.

Он топнул ногой по земле, подняв крохотные облачка пыли.

– Я буду лишь притворяться, что жизнь моя наполнена бóльшим смыслом, чем жизнь той козы, – вновь заговорил он. – Я буду идти перед женой, несущей охапку хвороста, и убеждать себя, что делаю это, чтобы защитить ее от масаи или вакамба. Я построю бома выше человеческого роста, на крышу приделаю острые колья и буду говорить себе, что все это, чтобы защитить скот от льва и леопарда, при этом стараясь не вспоминать, что на Кириньяге никогда не было ни тех ни других. Я никуда не буду выходить без своего копья, хотя оно мне служит только как палка для опоры, когда солнце поднимается высоко в небе, но я упорно буду твердить, что без него меня разорвет на кусочки человек или зверь. Вот что я буду говорить себе, Кориба… но ведь я же знаю, что все это ложь.

– Нгала, Кейно и Ньюпо чувствовали то же самое? – спросил я.

– Да.

– Но почему они убили себя? – допытывался я. – В нашей хартии сказано, что каждый, кто пожелает, может беспрепятственно покинуть Кириньягу. Им всего-то надо было уйти в космопорт, и судно Техподдержки тут же забрало бы их и доставило, куда бы они пожелали.

– Ты так и не понял меня, да? – грустно промолвил он.

– Да, не понял, – сознался я. – Просвети меня.

– Человек достиг звезд, Кориба, – сказал он. – В его распоряжении такие лекарства, машины и орудия, что нам никогда не придумать. Он живет в городах, по сравнению с которыми наша деревня – ничто. – Он снова помолчал, а затем продолжил: – Но здесь, на Кириньяге, мы ведем такую жизнь, которой жили до того, как пришли европейцы и принесли с собой предвестников будущего. Мы живем так, как кикуйю всегда жили, – ты говоришь, так нам было назначено жить. И как нам вернуться обратно в Кению? Что мы будем там делать? Как мы прокормим себя и где найдем убежище? Европейцы превратили нас из кикуйю в кенийцев, но это заняло много лет, потребовало много поколений. Ты и те, другие, кто создал Кириньягу, не имели в виду ничего дурного, вы делали то, что казалось вам правильным, но вы позаботились о том, чтобы я никогда не смог стать кенийцем. Я слишком старый и слишком сильно отстал.

– А другие юноши вашего поселения? – спросил я. – Они так же считают?

– Я уже сказал, большинство вполне довольны своей жизнью. И что в этом такого? Самое тяжелое, что им приходилось делать за всю жизнь, – это сосать материнскую грудь. – Он заглянул мне в глаза. – Ты предложил им мечту, и они приняли ее.

– Какова же твоя мечта, Мурумби?

– Я уже бросил мечтать, детские штучки.

– Не верю, – ответил я. – У каждого человека есть мечта. Что сделает довольным тебя?

– Честно?

– Честно.

– Пускай на Кириньягу прилетят масаи, вакамба или луо, – сказал он. – Меня учили быть воином. Так дайте же мне причину, чтобы достойно носить копье, чтобы идти перед женой и не испытывать угрызений совести, когда ее спина сгибается под тяжкой ношей. Позвольте нам нападать на их шамба, уводить их женщин и угонять скот, и пускай