Около часа все шло как по маслу. Соперники старательно склонялись над позицией, их лбы бороздили морщины, черно-белые войска сшибались в жестокой рубке. Но когда партия перешла в миттельшпиль, Верлинский стал задумываться по-настоящему, в белках его глубоко посаженных глаз загорелись пунцовые, как у вурдалака, светлячки. Он перебирал пальцами по столику, неслышно выстукивая одному ему известный мотив. После пятнадцатого хода человек в кашне, с беспокойством поглядывавший на противника, встал и вышел из зала. Часы тикали в наступившем затишье, как мина, готовая взорваться.

Незаметно для окружающих в зал просочился Германн, – в его лице не было ни кровинки. Человек в кашне снова примостился за столик и поворотил к спасителю анемичные глаза. Германн положил рядом с ним плитку шоколада. Подставной чемпион поднес ее ко рту, увидел накарябанные на обертке иероглифы-подсказки и несмело передвинул на доске коня.

Поймавший кураж Верлинский по сторонам не смотрел, перед собой – тоже. Только вниз – на смешение покрытых лаком воинств. И судя по тому, что отвисшие, в пупырышках прыщей, брыли Германна становились все более мертвенными, фиктивному Капабланке наставал безоговорочный швах.

Партию отложили в положении, совершенно безнадежном для белых. Доигрывать ее не имело смысла, но сдаваться дублеру запретили. Арбитр зафиксировал часы, Верлинский с хмельной улыбкой поднялся и тут же был увлечен Германном за дверь.

– Что вы вытворяете? – возопил консультант, перекрасившийся из серого цвета в ярко-карминный. – Расписали же все, условились… Вас теперь в ГПУ на мелкие шматки сепарируют, вы понимаете?

– П…рост…ите м…еня, – прогудел Верлинский, как ярмарочный чревовещатель. – Ув…лекся… Эт. о же иг…ра… Мы вч…ера ош…иблись. Я у н…его еще на чет…ырнадлцатом ходу м…ог ферз…я выиг…рать, еле сд…ержался… А потом – н…е см…ог…

– Заика долбаный! – обозвал его Германн, отвернувшись, и пошел искать телефон, чтобы позвонить на Лубянку.

События завертелись калейдоскопически. В Опалихе профессор Дикань принес с почтамта свежую газету с описанием еще одного разгрома, устроенного чемпиону малоизвестным мастером. Лучше б не приносил! Кубинец, услыхав зачитанный вслух и переведенный профессором текст статьи, мигом утратил природную смуглость, полиловел, затопал ногами и задымил сигарой, как паровоз.

– Будь он трижды… нет, четырежды проклят, этот ваш Арсеньев! Пф-ф, пф-ф!.. Ославил меня на весь свет… Меня же на смех поднимут, когда я снова там появлюсь!

– Не клевещите, сударь мой, – урезонил его Дикань. – Вадим Сергеевич сметлив и предусмотрителен, я его еще с гимназической скамьи знаю. А турнир вы и без того провалили, так что эти проигрыши вам, миль пардон за моветон, ни к столбу ни к перилу. Давайте-ка лучше картошечки в мундире отведаем, а потом доиграем утренний эндшпиль. У меня для вас ладейный камуфлет припасен…

– Maldito sea [9]! – чертыхнулся чемпион по-испански. – Утренний эндшпиль? Не смешите! Пф-ф, пф-ф! В ответ на ваше вторжение ладьей по второй горизонтали я бью слоном пешку на цэ-пять и ставлю вам мат в три хода!

– Мат? – обалдел профессор, позабыв прибавить «сударь мой». – Мне… мат?

– Пабло! – позвал Капа. – Ты где? Фу, дьявол, сигары кончились… Пабло, мы сейчас же собираемся и едем в город.

– Как же так, сударь мой? – вышел из кататонии хозяин избушки. – Вадим Сергеевич дал мне задание никуда вас не выпускать, пока он не распорядится. Присядьте, выпейте чайку с мятой. А то у меня еще водочка осталась, не допили. Винцо домашнее, сливянка… Вот только сигар нет. Я не курец, а у соседей ничего, кроме самосада…

Чемпион зло скрутил в руках сигарную коробку и зашвырнул ее в жерло печи.

– Курить бросаю. Пабло, где тебя черти носят? Заводи машину, едем!

Если Пабло и был некогда солидарен с Вадимом, то безапелляционное повеление сюзерена враз изменило его мнение. Он подхватил мешавшегося профессора, посадил его на высокие полати и дернул дверной засов так, что тот вылетел из скоб.

Чемпионский «Форд» стоял в сараюхе, которая в давнем прошлом была конюшней. Пабло постучал носком сапога по бензобаку и обнаружил, что горючее слито полностью. Вадим предвидел, что гости могут взбунтоваться, и принял меры против их бегства. Достать бензин в Опалихе, где из техники наличествовал лишь трактор «Путиловец» с керосиновым двигателем, было проблематично. Пабло стукнулся в избу к вдове-солдатке Марьяне, соседке профессора. Та, разглядев в сумеречной полумгле его широченную нерусскую ряху, решила, что это либо налетчик, либо нечисть из адовых глубин – запричитала молитвенно, огрела ухватом и прогнала со двора. Повторить попытку Пабло не осмелился, да и Капабланка не разрешил. Выпросить что-либо в русской деревне без знания языка не представлялось возможным, а Дикань ни в какую не хотел содействовать. Слезая с полатей, он ушибся седалищем, осерчал и совсем не по-профессорски лаялся с кубинцем через дверь, которую тот предусмотрительно подпер снаружи двумя поленьями.

– Vamos a la estacion [10], – скомандовал чемпион помощнику, и они потащились через топкие снежные барханы к железнодорожной станции.

Добрели уже к ночи, раза три сбившись с пути. На станции они узнали, что ближайший поезд на Москву пойдет в шесть утра. Промокший и продрогший Пабло позорно разнюнился и запросился назад, в теплую пятистенку профессора. Капабланка высказался против. Он спрятал руки в рукава пальто, натянул на уши шляпу и задремал, прикорнув на обледенелой лавчонке позади дощатого вокзальчика. Поохав, приткнулся рядом и бедолага Пабло.

А в городе ехал домой на такси Александр Васильевич. Ему полагалось ведомственное авто, но Макар Чубатюк, бывший при нем за механика-водителя, все еще лежал в больнице, а брать другого Барченко не пожелал.

Муторной была эта дорога от Лубянки до Коровьего Вала, где в доме номер девять руководителю особой группы при Спецотделе выделили квартирку. Только что он, как недоучка-шалопут, получил нагоняй от Менжинского. И за что? За то, что дуралей с позывным «Германн» на пару с Кочетковым и немым киношником второй раз кряду взбаламутили всех и вся, записав в пассив чемпиона мира ноль без палочки.

«Аз-то в чем повинен еси? – думал Барченко, покусывая остывшую трубку. – Три обормота обмишулились, с них и спрос. А мне за какое согрешение хулу выслушивать?»

Заместитель председателя Главного политического управления стегал своего младшего коллегу (семь лет разницы) выражениями, непечатность коих была понятна без переложения с польского на русский. А закончил так:

– Завтра Капабланка