ведь хочется) – стоически, не пикнув, перенес экзекуцию двух асов, работавших двумя вениками каждый. А потом было много пива с копченым омулем, которым посольство, как и большинством других продуктов, снабжалось через соответствующие структуры Минобороны. Это было хорошо.

Затем, поспав очередные четыре-пять часов, мы утром на военном самолете прилетели в Кампучию, где и находимся. Опять же после официального обеда и посещения посольства сейчас первый раз сели за стол переговоров. Кстати, очень красиво уставленный цветами, разнообразными фруктами (я, в частности, периодически кидаю в себя по дольке плода хлебного дерева – именно в сию минуту его и жую) и разными напитками.

Первую часть заседания говорил шеф, и я использовал эту возможность, чтобы продолжить свой «мемуар». Потом два часа говорил главный хозяин, и я исписал полблокнота. Сейчас снова с заключительным словом выступает шеф. Видимо, он заканчивает, так что придется закончить и мне. После этого идем на официальный ужин, затем в посольство поработать. Вернемся с Игорем Рогачевым в нашу весьма внушительную резиденцию (на двоих у нас целый дворец, так как Николай Павлович, как всегда, остановился в посольстве), видимо, после полуночи, немного поспим, а завтра утром продолжим беседы и в 12:00 на том же самолете возвращаемся в Ханой…

Здесь я от своего дневника слегка отвлекусь и теперь уже по памяти упомяну об одном загадочном происшествии, случившемся в этом самом когда-то шикарном дворце (это когда он был королевским), а на тот период весьма мрачном и пустынном. К тому же выяснилось, что и с водоснабжением в нем дела обстояли весьма плохо. Холодная вода еще текла тоненькой струйкой, а вот горячей совсем не было. Поэтому перед тем как отправиться на покой, я спросил у сонного администратора, который вроде бы говорил по-французски, нельзя ли будет утром часиков около восьми доставить нам в комнаты немного горячей воды для бритья. Тот пообещал, что все будет сделано.

Лег я в кровать на мокроватые простыни и моментально заснул. А через какое-то время был разбужен настойчивым стуком. Зажег свет – было где-то в районе трех утра (или ночи?). Что-то накинул на себя, подошел к двери и спросил: кто там? «Это моя вам воду принесла», – ответил на ломаном французском женский голосок. Открыл дверь – стоит симпатичная, слегка смущенная девчушка с кувшином в руках. «Да ты что, сдурела, милочка? – довольно невежливо сказал я. – У тебя что, часов нет? Приходи к указанному времени». И на том выпроводил посетительницу и отправился обратно спать. Только лег, снова стук в дверь. На этот раз явился Рогачев. «Слушай, к тебе девица с водой приходила? Такая миленькая, в красненьком платьице?» – «Заходила, – говорю, – только моя была в синеньком». – «Ну и что? – вопросил Игорь Алексеевич. – Как ты полагаешь, что это значит? Глупая ошибка? Или «гостеприимство» местных хозяев, или просто провокация?» Ответа на эти вопросы мы не нашли и отправились досыпать. А горячую воду утром мне молча принесла другая, уже немолодая женщина.

И вот мы летим из Ханоя. Какое это счастье – очутиться в салоне (где к тому же никого, кроме нас, нет) самолета, зная, что все уже позади и остался лишь последний участок пути. Красотища за иллюминатором – необыкновенная. Сначала летели низко – набирали высоту, и была зелень, красные черепичные крыши домов – таких красивых с высоты и, увы, невзрачных на самом деле. Потом пошли густые белые кучи облаков, я их видел десятки и десятки раз и все-таки каждый раз поражаюсь – до чего же красиво и неправдоподобно. Северный полюс, снежные торосы, а на них розовый свет заходящего солнца. В отдельных прогалинах – красно-коричневые горы, с отдельными зелеными оазисами деревенек и белыми ниточками дорог.

В самолете – дивно. Сидим все по отдельности, в отдалении друг от друга, и никто никому не мешает. Вернусь по этому поводу к своим «вуайяжам» (говоря по-французски).

…В Ханой мы вернулись, как и было запланировано, на том же военном самолете. Кстати говоря, он был весьма неплох, хотя и не очень велик, но даже с кроватью, на которой поспал шеф, и весьма миленьким салончиком на шесть человек. Это я к тому, чтобы снять излишний оттенок героизма – вот, мол, какие мы – на военных самолетах летаем, и вообще черт знает чего.

Вернувшись в Ханой, сели в посольстве писать за Пномпень. На следующие утро, возложив венок к мавзолею Хошимина, приступили к переговорам. На них первыми говорили до обеда хозяева, а посему на вторую часть, равно как и на очередной официальный ужин, я уже не пошел, сидел в кабинете посла и диктовал. Сначала сделал большой материал, потом из него проект депеши для Москвы, затем пришли с ужина начальники и продолжили коллективную работу. Я, правда, особо не встревал и, честно скажу, за каждую строчку не дрался, что правили, я со всем соглашался, ибо вообще по характеру человек мирный, а уж тут и устал как собака. Сидели в общей сложности до 00.20.

В перерыве прочитал послу[2] лекцию о французских коньяках и шотландских виски. Перед отлетом это была единственная тема для разговоров. Шеф и прочие утверждали, что я нанес неизлечимую травму нашему хозяину, весьма к тому же гостеприимному, поскольку теперь ему придется ликвидировать весь резерв представительских напитков (после моей лекции он осознал, что до сих пор закупал все не то, что нужно) и начинать новую протокольную жизнь…

На этой мажорной ноте повествование об одной из азиатских поездок завершается. Перехожу к другой.

Но сначала речь кратко пойдет о Николае Николаевиче Соловьеве. Он, по моему мнению, был любимцем всего МИД'а – от Фирюбина, который в нем души не чаял, до официанток и уборщиц, не говоря уже о его непосредственных подчиненных. Николай Николаевич являлся крупнейшим японистом (сейчас, после его кончины, таковым стал наш общий друг Александр Николаевич Панов). Возглавлял 2-й дальневосточный отдел, был советским послом в Токио, а затем в Китае. В российском МИД'е мы с ним, будучи директорами департаментов, делили пополам Азию, сидели рядышком на заседаниях коллегии. Николай Николаевич был не только профессионалом высшего качества, но и необычайно обаятельным человеком с неиссякаемым чувством юмора. Он являлся поставщиком всех новых анекдотов в те времена, когда еще не было Интернета, да и в газетах, как теперь, их не печатали.

Ушел он из жизни, которую так любил, очень рано – в шестьдесят шесть лет. На своем последнем посольском посту в Индонезии. Помню, как я его отговаривал от этого