высокой рукой. Вчера вечером отец был так радостен и счастлив. А сегодня он ходил с закушенной нижней губой и руками, сжатыми в кулаки… Как! Ничтожнейший из работников! Принятый из милости! Ногаец и сын ногайца, этот несчастный мальчишка – и осмелился выкрасть девушку, находившуюся под покровительством… Чьим покровительством?! Его, Аслан-бека, голос которого звучал на всю Моздокскую степь. Позор и стыд, и дерзкий будет жестоко наказан… Но хороши и другие! Особенно хорош этот постоянно смеющийся Хаджи-Мурат! Не доглядели!

– Позвать Хаджи-Мурата! – раздалось из окна комнаты, по которой ходил рассерженный Аслан-бек. Хаджи-Мурат вошел и молча остановился у косяка двери. Он сознавал свою вину и потому не смел оторвать глаза от глинобитного пола, покрытого циновкой. Отец снял со стены карабин и передал сыну:

– Поезжай в степь, – сказал он при этом, – и не смей показываться мне на глаза без этого сегодня… Хорошие времена наступили, – добавил он. – Отец должен сторожить дом, а сыновья будут спать. Нет, дорогой, я еще не в могиле. Я вас еще научу танцевать на правой и на левой ноге… Иди!

Вслед за Хаджи-Муратом по всем направлениям, веером, разъехалось все мужское население хутора. Остались Аслан-бек, старик-табунщик, отец уведенной девушки, и младший из всех, Заурбек.

Прошел день, и ночь, и наутро во двор хутора явился вор – молодой ногаец, держа за руку уведенную им девушку. Он неправильно рассчитал свои силы. Он надеялся добраться до отдаленных кочевий, где не знали его и не могли подозревать, что женщина, называемая им женой, уведена со двора Аслан-бека. Голодный, смертельно усталый (часть пути он нес девушку на руках), молодой ногаец остановился посреди двора в ожидании неминуемого суда и расправы. А Аслан-бек не торопился выходить. Он приказал вынуть из сундука парадный полковничий мундир – воспоминание о годах, проведенных на военной службе. Неторопливо накинул его поверх обычного костюма – черкески, поправил перед зеркалом бороду и усы, и только тогда вышел, поражая грозным великолепием трясучего золота полковничьих эполет. Ногаец стоял ни жив ни мертв.

Рыдающая девушка кинулась к ногам Аслан-бека:

– Я виновата, – уверяла она, – я согласилась выйти за него… Ему еще целый год надо служить, чтобы заработать калым [56].

Аслан-бек сделал величественный жест – плачущую ногайку отвели в сторону. Аслан-бек сказал:

– Слушай, ты, недостойный поцеловать землю, на которой стоишь! Ты знаешь, что делают с вором? Ему отсекают руку… А знаешь ли ты, что делают с тем, кто обворовал отца? А я заменял тебе отца! Его побивают камнями… Но тем, что ты не обратился ко мне, а самовольно увел девушку, ты показал, что не считаешь меня за отца. Так и я не сочту тебя за сына. Вот кинжал, – Аслан-бек обнажил кинжал с широким острым лезвием, – который покраснеет от твоей крови.

Он взмахнул кинжалом – золотые сосульки затрепетали на плечах. Казалось – такой удар рассечет ногайца до пояса. Рыдающая невеста закрыла лицо руками… Тогда кинулся Заурбек между отцом и ногайцем:

– Отец, – закричал он, – как ты можешь поднимать руку на безоружного?!

Заурбек стоял перед отцом, положив обе руки на рукоять своего маленького кинжала – так держат руки те, кто предупреждает об ударе. Аслан-бек хмуро отодвинул сына в сторону и медленно опустил кинжал на плечо ногайца. Этот жест был вполне символическим.

– Передо мной не безоружный, как ты говоришь, а преступник. Идите оба прочь от меня.

Однако он очень скоро переложил гнев на милость. В сущности, он и не думал увечить своего работника. Прошли – безвозвратно прошли времена феодалов и самовольных расправ. Аслан-бек хотел показать, что в своем доме – он настоящий и грозный повелитель-хозяин. Младший сын испортил прекрасно задуманную сцену. Но ведь как благородно было это заступничество за ногайца! О, Заурбек еще покажет себя… И Заурбек показывал.

Есть вещи, которым можно учиться всю жизнь, и так и не выучиться; так многие из тех, что провели всю жизнь на коне, до конца дней своих говорят: «А я сегодня катался на лошади». Кто же из истинных конников «катается»? Или есть еще моряки, рассказывающие о том, так они «ехали на корабле» из Севастополя в Одессу. Встречаются, наконец, «музыканты», в течение пятидесяти лет исполняющие партию второго голоса. Заурбек как бы родился с тем, что выделяло его из окружающей среды.

Когда привели сумасшедшего племенного жеребца Буздыгана и он сбросил последовательно всех лучших наездников асланбековского хутора, Заурбек укротил и покорил коня. Как он этого добился? Лаской, коварством и волей. Он продержал коня день без воды и сена. Ранним утром он пришел в стойло с ведром воды и из своих рук напоил Буздыгана. Потом он взял его за недоуздок и перевел в другое отделение конюшни, где было приготовлено пышное душистое сено. Приучив коня к себе, Заурбек однажды, развлекая посвистыванием внимание жеребца, всунул ему в рот железо. Взнузданный Буздыган наполовину был менее страшен.

Но главная трудность состояла в том, чтобы положить на спину седло и сесть. И не только сесть, но и удержаться в седле. Заурбек не торопился. Сначала он только прикладывал легкое скаковое седло к спине, как бы показывая, что от этого прикосновения ровно ничего не меняется. Потом он положил седло и подтянул подпругу. Подседланного Буздыгана поводил по двору. На следующий день, едва поднялось солнце, Заурбек стремглав вбежал в отделение, где находился жеребец, против обыкновения торопливо накинул на него седло, плотно затянул подпругу и, непрерывно разговаривая с конем, вывел его в поле.

Поведение Заурбека, столь непохожее на обычное, разволновало и ошеломило Буздыгана. Буздыган как бы забыл о том, что он решил не поддаваться человеку. Те смутные ассоциации эмоций, которые заменяют коню мышление, были заняты разгадкой поведения Заурбека. А Заурбек в это время улучил момент и одним махом вскочил в седло. Вот тут Буздыган догадался, в чем дело. Он попробовал дать «свечу»[57], но пронзительный удар плетью поставил его на четыре ноги. Он хотел лечь – и получил десятки жалящих и палящих ударов под брюхо. Тогда рассвирепел Буздыган – и понесся вперед, в необозримое поле, навстречу выплывавшему из-за холма красному шару.

Этого-то и добивался Заурбек, Он гонял коня до полного изнеможения. Дважды и трижды он подъезжал к воде, и, не давая коню напиться, гнал его в новый карьер. Правда, Заурбек и сам изнывал от жажды. Но ведь Заурбек – всадник, а Буздыган – укрощаемый всадником конь. Побеждает тот, кто сильнее желает. «Истинная гениальность состоит в терпеливости», – сказал кто-то. И только тогда, когда