задавалась вопросом, почему она оставила её именно в тот день. Что конкретно привело её к мысли, что она обязана извиниться перед Хеклой? Дело касалось футбольного матча? Эльме показался странным тот факт, что Марианна не позволила дочери поучаствовать в нём, – в конце концов, Хекле было совсем не обязательно оставаться с Сайюнн, Марианна вполне могла бы сама отвезти девочку на игру, если бы захотела. Если записка действительно касалась матча, это значило, что Марианна ожидала возвращения Хеклы домой, – то есть она вряд ли бы поехала за ней в Акранес. Хотя она могла оставить записку дочери и утром, перед тем как уехала на работу, а потом, вероятно, произошло что-то непредвиденное.

Конверт был заклеен и выглядел, как обычный счёт за коммунальные услуги. Поглядев на него пару мгновений, Эльма распечатала его. Внутри оказалось стандартное предупреждение о том, что, если не оплатить счёт в ближайшие дни, будут начислены пени. Сумма была не такой уж и неподъёмной – тридцать тысяч крон за телевидение и интернет. Однако Эльму заинтересовал тот факт, что предупреждение было выслано более чем за год до того, как пропала Марианна. Зачем ей понадобилось извлекать на свет божий этот старый конверт, чтобы оставить на нём записку для Хеклы? Эльма закрыла глаза и попробовала вспомнить, как выглядела квартира Марианны. Никаких стопок счетов, громоздящихся где попало, она там не заметила. Может, Хекла положила на стол в кухне записку, которую мать оставляла ей раньше? Графолог сделал заключение, что почерк действительно принадлежал Марианне, и всё же тут что-то не стыковалось. Эльма подалась вперёд и включила компьютер. Пришло время повнимательнее приглядеться к Хекле.

Восемь лет

Вернувшись после работы в квартиру, я будто наталкиваюсь на стену – такой там тяжёлый и спёртый воздух. Ночью была буря, поэтому я накрепко закрыла все окна, а утром, перед тем как мы вышли из дома, забыла их открыть. Обходя квартиру, я раздвигаю шторы и распахиваю окна. Она уже наверняка скоро будет дома. Луч солнца на мгновение пробивается сквозь серую толщу облаков, и я, щурясь, оглядываю улицу в ожидании её появления. Среди детей, возвращающихся из школы, я замечаю несколько её одноклассниц. Они, пересмеиваясь и перешёптываясь, идут такой тесной группой, что соприкасаются рукавами. И тут я вижу свою дочь.

Она всего на несколько шагов отстаёт от других школьниц, но её там будто бы и нет. Она не говорит ни слова, а только следует за ними, как тень. Ей так отчаянно хочется присоединиться к ним и стать частью их круга, что это передаётся чуть ли не физически. Это выдаёт и заискивающая улыбка, что появляется у неё на губах, хотя это выражение лица всё равно никто не замечает. Они её полностью игнорируют. Не обращают на неё ни малейшего внимания. А она плетётся за ними, прислушиваясь к их разговору, улыбаясь, когда они хохочут, и заворожённо глядя на их розовые школьные рюкзаки. Я продолжаю наблюдать эту сцену, прячась за шторой и чуть не плача. Ну почему она такая?

Вдруг одна из девочек оборачивается, и я вижу, как моя дочь радуется тому, что её наконец-то удостоили внимания. Даже из-за шторы я замечаю лучик надежды, что блеснул на её лице. Тогда одноклассница заговорщически склоняется к своим подружкам и что-то им шепчет. Раздаётся взрыв смеха, и школьницы ускоряют шаг. Моя дочь останавливается и смотрит им вслед. Похоже, она раздумывает, не пойти ли ей за ними. Не дай бог пойдёт. Насколько жалко она будет выглядеть! Она явно не имеет ни малейшего понятия об отношениях в обществе – не сознаёт, что с ней не хотят находиться рядом, и удивляется, почему другие огрызаются и отпускают в её сторону неприятные комментарии. Она не видит границ и не улавливает, когда вызывает у людей раздражение. Может, это и хорошо – по крайней мере, ей невдомёк, что о ней думают. Но я с ужасом жду того дня, когда она наконец всё поймёт и как это на ней отразится.

Пока у меня в голове проносятся эти мысли, я замечаю, как девочки внезапно останавливаются и синхронно оборачиваются. Их движения выверены. Моя дочь замирает – ничего иного ей не остаётся. Её одноклассницы стоят плечом к плечу, преграждая ей путь. Что они говорят, я не слышу, но меня охватывает неприятное чувство – вряд ли они приглашают её в гости или хвалят за то, как она одета. Минует пара мгновений, и я всеми фибрами души надеюсь, что не произойдёт ничего страшного, что они просто развернутся и пойдут своей дорогой. Но потом одна из школьниц делает шаг вперёд, звучат какие-то слова, подкрепляемые какими-то жестами, а дальше уже невозможно что-то увидеть, потому что они окружают мою дочь плотным кольцом. Начинается потасовка, и я тщетно пытаюсь разглядеть, что с ней, но вижу лишь спины её одноклассниц. В следующее мгновение что-то взлетает в воздух и приземляется на тротуар – её шапка.

Я не теряю времени на то, чтобы набросить на себя куртку, и не жду лифта, а устремляюсь вниз по лестнице – все восемь этажей. Сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди, а гул в голове перекрывает все остальные шумы. Даже не знаю, что я с ними сделаю! Я из них всю душу вытрясу!

Они замечают меня уже издали – наверняка до них доносятся мои вопли, кричу я как какая-то обезумевшая фурия. Они стремительно оборачиваются, обмениваются взглядами и пускаются наутёк, а розовые рюкзаки подпрыгивают у них за плечами. Мне так и хочется броситься за ними вслед, опрокинуть их на землю и вырвать им руки и ноги. Однако я сдерживаю свой порыв. Вместо этого я наклоняюсь и помогаю подняться своей дочери. Мимо нас бредут домой другие дети. Они с любопытством нас оглядывают, но мне нет до них дела. До тех пор, пока какой-то мальчик лет шести слегка не хлопает меня по руке и не протягивает мне красную шапку. Угодив прямо в лужу, она вся вымокла. Я смотрю на пухлощёкого мальчугана и удерживаюсь от того, чтобы его обнять. Вместо этого я надеваю рюкзак ей на плечи и беру её на руки, чего не делала с тех пор, когда моя дочь была ещё совсем маленькой. Она утыкается лицом в мои волосы, и всю дорогу до дома я чувствую её дыхание у себя на шее.

Её сердце бьётся в такт с моим.

* * *

Сайвар и Хёрдюр согласились с тем, что число, которым был датирован