— Ленок! Милая! Я люблю тебя! — шептал и Кирюша.

Но тут вдруг снова ожил телевизор. Кирюша встрепенулся, Лена открыла глаза.

— Кирюша! Ты куда?

— Щас! Щас! — лихорадочно шептал Кирюша, не отрываясь от экрана. — Эх, лопух! Щас! Щас! — лихорадочно шептал он, почесывая волосатую грудь под майкой. — Щас! Щас! Ну, лопух! Мазила! Ну, ты чё! Ты чё! Мазила! Валенок!

— Кирюша! — крикнула Лена.

Болельщик вздрогнул.

— Ну, Ленок! — умоляюще сложил он руки. — Скоро ведь кончится! Ведь это же хоккей! Наши парни за золото спорят! Ну, Ленок! Щас, щас! И я вот что придумал — мы за суд давай сами заплатим? Ладно? Ага? — улыбнулся он.

Но Лена уже что-то не улыбалась. Гремел телевизор. Шампанское пузырилось в недопитых стаканах. Мелкие желтые пузырьки лопались на поверхности и прилипали к хрустальным стенкам. Милый, родной, домашний Кирюша сидел рядом.

Но Лена уже не улыбалась. Странно…

* Она купила колбасы самой лучшей, сардинок масленых, сыру российского, торт с орехами. Бутылку шампанского взяла. — Боюсь, что действие этого рассказа происходит все-таки в Москве. В городе К. такие изящные продукты переместились к тому времени в закрытые спецраспределители. «Сыру привези хоть какого-нибудь», — просили обычно коллеги счастливца, направляющегося в кратковременную столичную командировку.

Вратарь прыгал в своей страшной маске. — Дело в том, что поголовное увлечение футболом и хоккеем меня почему-то не коснулось. Возможно, причину этого следует искать в том, что мой отец в юности был профессиональным футболистом команды «Динамо» и ничем хорошим это, на мой взгляд, не закончилось. См. также И.С.Тургенев. Отцы и дети. М.: Учпедгиз, 1956.

Странно… — В любой любви вообще очень много странного и загадочного. Вы не находите?

Материя будущего

Газеты пишут, да и люди поговаривают, что на промышленных предприятиях и других производствах участились случаи хищения малоценных и быстроизнашивающихся предметов непосредственно исполнителями работ. Тут одна в очереди говорит:

— Мой Сережа мне обещал. Он обещал. Там у них в заводе такая ткань выдается на обтирку деталей. Такая замечательная ткань, что из нее двух кусков свободно можно сшить модненькое платье желто-зеленого цвета. Красота. Такая замечательная. Он обещал.

А товарка ей поддакивает.

— Да, — замечает, — да. А моему Альфреду попадаются все время вафельные полотенцы, так он их с цеху тянет домой. Мы имя́ один раз вытираемся, а потом выкидываем на фиг.

Товарка разошлась, раскраснелась, прекрасные пряди русых волос выбивались из-под ее пухового оренбургского платка. Она взмахнула рукой с зажатым в кулаке чеком на сосиски и добавила:

— Ненавижу! Ненавижу я вафельные полотенцы. И неправильно поступают в журнале «Здоровье», когда советуют их употреблять для притока крови к коже. Это ошибка. Мы их сразу потом выкидываем. Альфред ими потом чистит ружье.

— А откуда у него ружье?

— Откуда? Оттуда. По гаечке, по винтику, по болтику. Золотые, ох золотые руки у моего Альфреда!

И затосковал я просто ужасно от подобных мерзких и бесстыдных слов. Золотые руки! Как опошлено это высокое понятие неизвестной женой промышленного жулика Альфреда! И что же это у нас такое получается, товарищи? Тянут и тянут. И даже не смущаются рассказывать про свои махинации в местах общественного скопления народа!

Затосковал я. Затосковал настолько, что немедленно покинул очередь, тем более что сосиски все равно уже кончились.

Тянут и тянут. Того-сего для личных нужд. Повсеместно — идешь себе своей дорогой, а тебя отвлекают за угол и сообщают:

— Тихо! Молчок! Не трэба ли того-сего?

Отвлекают и извлекают нечто из карманов, из-за пазухи, из-под кепки — какие-то резинки, гайки, стекла, шланги, трубки, тряпочки, веревочки, железки.

Ужас! И все это, главное, так беспечно. А, дескать! Нам наплевать. Страна не обеднеет. А куда наплевать? Себе же плюете в душу, подлецы! У себя же, ведь у самих себя, у народа тянете товар!

Только и видишь — сосед Влас Губа прет с шинного завода кордовую ткань.

Только и слышишь:

— Дядя Жора принесли вчерась рулон фотобумаги.

Безобразие! Невероятно!

А вот здесь, например, недавно у одних на квартире была свадьба, которая продолжалась три дня.

Было выпито бесчисленное множество коньяку, вина, водки, шампанского и самогонки. И съедено рублей на двести. Играли два баяниста, радиола и магнитофон. Плясали во дворе, и одна тетя даже упала там в обморок. Прямо во время танца цыганочка.

Пьяные гости бегали и ничего не могли понять. Они только плакали. Так бы тетя и умерла, но тут случился один расторопный посторонний человек — старшина сверхсрочной службы. Он сказал: «Ничего, я сейчас» — и вызвал «скорую помощь», отчего жизнь женщины была спасена, а веселье продолжилось.

И все так обрадовались благополучному исходу обморока, что никто даже словечка не вякнул, когда старшина тоже пристроился к празднику и стал со всеми гулять, как родной. Он, между прочим, освоился довольно быстро. Повсюду слышался его здоровый голос:

— Вот за что я тебя люблю, так это за то, что ты — человек! Человек, понимаешь?

Понимали. Целовались, обнимались, но подошла тем временем третья ночь свадьбы — и молодые смогли наконец лечь в свою положенную постель. И остальные гости — тоже. Кто на кровати устроился, кто под столом, кто под табуретом. Баянист, например, спал стоя, в углу. Поспит, поспит — поиграет «Прощание славянки» и дальше спит. Спали все.

Все спали. Квартира погрузилась в сон. Лишь отвергнутые амуры, а также купидоны, Венеры, русалки, лешие и прочие продукты иррационализма, мистики и винных паров летали в густом воздухе, брезгливо прислушиваясь к несущемуся со многих точек храпу.

Они спали. Только вдруг что-то стало молодым как-то беспокойно во сне и нехорошо. И они проснулись. Сначала она, а потом и он. Лежали, молчали.

— Ты чего не спишь? — сипло спросил жених.

— Так, — ответила невеста. — Не знаю.

И вздохнула, и почесалась под лопаткой.

— Ты спи, — посоветовал жених и тоже почесался. И они внезапно стали дико и яростно чесаться.

— Что такое? — испугался жених. — Может, у вас клопы?

— Нету у нас клопов, — утверждала чешущаяся. — В пятницу все аэрозолем опрыскали. Четыре пузыря извели.

— Да. Это не клопы. Клоп кусает не так. Клоп тебя рвет. У нас в общежитии раз были клопы, а потом пришли и их опрыскали, — рассказал жених. И размышлял: — А может, все-таки клопы? Давай посмотрим?

И они встали. А было уже раннее утро, то летнее время, когда лучи невзошедшего солнца еще не попадают в жилое помещение, а заполняет его белесый и туманный, прекрасный рассветный свет.

И они встали и стали друг на друга смотреть.

И они были