Она делала какие-то пометки в записной книжке.

— В консерватории училась?

— Нет. Брала частные уроки. Сначала у одной пианистки. Еврейки. А затем, когда та уехала, у заведующего классом рояля в высшей музыкальной школе. Китайца.

— Китайца? — удивилась она. — А разве они играют на цианинах?

— Он окончил консерваторию в Париже. Европейски образованный человек.

— Надо же! И что же ваша дочка сейчас намеревается делать?

— Дальше учиться. Я пытаюсь списаться с дальними родственниками и со старыми друзьями в Омске. Может ей удастся поехать туда.

— Так… А откуда у вас здесь друзья взялись?

— Моя родственница репатриировалась из Шанхая в 1947 году, а приятельница с мужем приехала сюда в сорок четвертом.

— Это как же приехала в сорок четвертом? Во время войны?

— Их выслали японцы.

— Ага… понятно. Я вот что хочу сказать. У нас тут через неделю приедет комиссия из Барнаула. Из сельхозуправления. Журналисты будут. Может даже из Москвы кто приедет, кино снимать. У нас ведь вполне ответственный целинный район. Ну и мне поручено организовать концерт. Кое-какие силы у нас, конечно, имеются, но если добавить квалифицированное выступление на пианино… Я считаю это удачная мысль. А еще среди вас нет кого, кто мог бы выступить?

Сидящие за столом скромно потупились.

— Андрей Павлович прекрасно играет на аккорд… на баяне, поспешно сказала я, решительно предавая Андрея. Слишком уж хорошо представила я себе страх моей Тани, если ей придется ехать в одиночестве на свои первые гастроли.

Андрей, с укором глядя на меня, стал отказываться, но начальственная дама была непреклонна.

— Фамилия? Так. Приготовите два номера. Русскую музыку. А ты, девочка, три номера, даже четыре, если вдруг на бис вызовут. В среду приедете сюда, в райком с утра. Спросите Клавдию Петровну. Окончательно все уточним и проведем репетицию. До свидания.

На следующее утро к нам в комнату ворвалась Нинка.

— Тетя, — взволнованно сказала она: — Вас в Мэтеэс кличут. Техничкина Нюшка прибегла. Директор кличет.

Техничкина Нюшка, курносая круглолицая и круглоглазая девчонка лет десяти, испуганно шепелявя, подтвердила.

— Мамка сказала, чтобы скорей бежали. Директор кличет…

Ну, что ж, раз директор кличет… Через пятнадцать минут я уже сидела перед ним за большим некрашеным столом, заваленным папками, ведомостями, бумагами и бумажонками. Директор оказался совсем еще молодым человеком, невысокий, коренастый с внимательными темными глазами. Смущенно улыбнувшись, он сообщил мне, что сам вступил в эту должность всего три месяца назад, что он собственно в сельском хозяйстве и сельскохозяйственной технике разбирается плохо, так как является специалистом по холодильным установкам, приехал сюда потому, что ему предложили откликнуться на призыв партии, ну и раз уж откликнулся, надо работать хорошо. Поднятие целинных земель — всенародное дело. Пришло время всем миром взяться за сельское хозяйство и поднять его на небывалую высоту. Он произнес еще несколько лозунгов, уставившись куда-то вдаль (покосившись украдкой я увидела на стене два портрета — пышнобородого Маркса и обрюзгшего Маленкова с желтоватым пятном на лбу), — потом вдруг тряхнул головой, снова застенчиво и славно улыбнулся и спросил, правда ли, что я умею печатать на машинке. Получив на пробу какую-то бумагу, я перепечатала ее вихрем. Мои пальцы, привыкшие к темпу работы крупных английских и американских контор и успешно переключившиеся полтора года назад с английского на русский шрифт, неистово барабанили по клавишам. Закончив страницу, я подняла глаза и встретила недоумевающий взгляд директора.

— Вы как же так, не глядя-то? — спросил он. Потом осторожно взял бумагу и прочел ее.

— И ошибок вроде бы нет…

— Я специально училась…

— Значит, вот что, — он решительно поднялся со стула и подошел к окну. — Пройдите вон в тот домик — он указал пальцем в какой — там у нас бухгалтера сидят и кадровик — и скажите, чтобы вас оформляли секретарем-машинисткой. Я потом подпишу. С понедельника и начнете. — И опять улыбнулся застенчиво.

Итак, в понедельник я приступила к работе. Мне отвели небольшую, примыкавшую к кабинету директора каморку, где на столе стоял разбитый «Ундервуд», выпуска 1908 года. Сбоку три фанерных ящичка, поставленные один на другой. В одном лежала стопка школьных тетрадей в клеточку и конверт с копиркой, в двух других были натолканы исписанные корявым почерком бумаги; некоторые напоминали ведомости: столбцы цифр, перечеркнутых, подправленных, обведенных красными чернилами.

.— Вот это все надо перепечатать, — сказал мне старенький бухгалтер Василий Иванович, устраивавший меня на новом месте. — У нас в подчинении — ну и обслуживаем мы их, конечно — восемь колхозов: Ждановский, Ворошиловский, Буденного… я там положил список. Все приказы, распоряжения, сообщения нужно отправлять им — каждому в двух копиях, директору и секретарю парторганизации. Переписка с Сельхозуправлением в Барнауле их не касается. На бухгалтерских документах я всегда делаю пометку — сколько копий. Разберетесь.

— А куда складывать наши копии?

— Какие еще наши?

— Ну, если мы кому-то пишем.

— Это еще зачем? Мы и так знаем, чего им там написали.

— Где мне брать бумагу… что б печатать? — спросила я.

— А это вам что, не бумага? — Он ткнул пальцем в стопку тетрадей. — Другой нет. И эту берегите. Придумайте, как прятать. Не то пацаны живо растащат. Опять же карандаши, резинки, перья — это все на вашей ответственности.

Каждую бумажонку приходилось перепечатывать минимум восемь раз — слишком бледны были копирки, слишком толсты и шершавы сероватые тетрадные листки, а приказы, распоряжения и постановления писали все, кому не лень:

старший агроном МТС отдавал распоряжения колхозным агрономам, зоотехник МТС приказывал колхозным зоотехникам, издавали приказы директор, заведующий мастерскими, главный бухгалтер, парторг… Даже Нюшкина мама — техничка Поля вознамерилась было призвать за что-то к ответу колхозных техничек, но на счастье, на нее прикрикнул недолюбливавший ее директор.

Я приходила к девяти утра и одновременно в кабинет директора вваливалась толпа людей в черных пропотевших и пропыленных рубахах и штанах, таких же черных кепках и кирзовых сапогах, бестолково орущих что-то и отчаянно матерящихся. Чтобы не слышать их, я Вытаскивала из тайника под дровами в углу тетрадки и начинала с грохотом печатать на своем «Ундервуде» нескончаемые распоряжения колхозам, носящим громкие имена. Время от времени дверь приоткрывалась, в каморку просовывалась очередная голова в черной кепке, с минуту наблюдала за мной, а затем недоуменно покачав головой исчезала. Часов в десять утра так называемая «пятиминутка» заканчивалась, и посетители высыпали во двор, рассаживались по газикам, тракторам, грузовикам и с фырканьем, тарахтением и проклятиями разъезжались,

Тогда появлялись новые посетителя — эти уже ко мне. Приходила техничка Поля с ворохом свежих сельских новостей,

— Директорова-то жена