мне, что Тося эта — внучка старушки, у которой они снимают угол. Ей шестнадцать лет. Дети ее. Младшему три недели. Приехала она на попутном грузовике из района… Какого — непонятно. Может, имеется в виду района какого-то бедствия? Бабушка принять ее отказалась… и при этом употребляла такие отвратительные слова, что Иосиф Давыдович глазами указал, что мне лучше выйти из избы. И действительно, в дом просто йе хочется входить после всего, что пришлось услышать. .

— На мой взгляд, — продолжала Антонина Михайловна. — Девочка не вполне нормальна. Непрерывно дразнит старшего мальчика. Говорит: «Вить, а Вить, исти хочешь?» А когда он ответит: «Хоцца!», она смеется и говорит: «А исти-то нету!» Он плачет. А она через несколько минут снова спрашивает «Исти хочешь?» Ужасно! По-видимому, жертва общественного темперамента, как говорили в дни моей молодости. Деться этой юной матери, очевидно, некуда.

Юная мать была настроена довольно спокойно.

— К Морьке в баньку попрошусь пока что, — лениво сказала она, словно поняв, что на диковинном языке обсуждается ее судьба. — А то бабка прокричится и пустит. Куда ей деваться?

Светловолосому Витьке нашли вареную картофелину, горбушку и карамельку, и он занялся едой, аккуратно не по-детски подбирая крошки и вылизывая маленькую грязную ладонь.

И опять воцарился покой. Солнце утомленно двигалось к западу. Стройные стволы сосен бронзовели в его длинных лучах. Неподалеку от берега плеснула серебристым пером рыба, с поля налетел пропитанный запахом вянущей травы ветерок. И снова торжественная тишина.

— Как хорошо! — сказала мама.

— Вот спорят люди о том, что такое счастье, — задумчиво сказал Иосиф Давыдович, — и не отдают себе отчета в том, что такая чудесная минута это и есть выпавшая тебе частица счастья. Надо наслаждаться ею в полную меру и хранить воспоминания о ней… Правда?

— Не будь еще она так коротка — эта минута, — сказала я. — А то как подумаешь, что сейчас надо возвращаться в общество наших прелестных хозяек, а завтра начинать оформляться, — какое противное слово, — становится грустно. Но, в общем, вы правы, сидеть на берегу озера и ни о чем не думать, это действительно счастье.

— А вы как считаете? — спросил Иосиф Давыдович, поворачиваясь к Тосе — старомодная вежливость не позволяла ему исключать из разговора кого бы то ни было из присутствующих. — Что такое счастье?

— Счастье-то? Под мужиком лежать. — И блудливая несмелая улыбка, скользнув по розовым губам, заволокла глаза. — А то, что еще?

— Гм… Да, конечно,, то есть, как сказать… С какой стороны подходить… — и окончательно запутавшись Иосиф Давыдович стал энергично отряхивать песок, приставший к брюкам, а Тося снова спросила Витю, хочет ли он есть и, захохотав, произнесла «а исти-то нету».

— Как ни жаль, возвращаться домой все же надо, — сказала я. — Собирайте белье девочки и пошли. Может быть, Моря продаст нам что-нибудь.

Вскоре шествие наше разделилось. Иохввдовы с грустью свернули к своей глухой сквернословке-хозяйке. Тося с чадами поплелась за нами.

На удивление Морька быстро согласилась на просьбу приютить ее в бане.

— Располагайся, — милостиво махнула она рукой. — Сейчас скажу Нинке, чтоб зыбку из сарая достала и сенник. А завтра сходи к Прокопычу поговори — пусть ребят к какой бабке поместит, а тебя на работу пристроит. Хватит тебе под кустами валяться. Шурка говорила, гусей пасти девка требуется.

Одиннадцать часов вечера. Небо совсем еще светлое, серозеленое и прозрачное. В Тяньцзине в это время густая непроглядная темень, а само небо усыпано яркими крупными звездами. Кончался второй день оседлого пребывания на родине. Что ж, выпала и на него приятная минута. Увидим, что сулит нам завтра.

Назавтра с утра пьяненький фотограф в холщевых брюках, измазанных разными красками — он по совместительству еще и рисовал афиши и лозунги в клубе — в давно не виданном мною шлеме с двумя козырьками «здравствуй-про-щай» из кокосовой соломки, с шуточками и прибауточками снимал всех нас по очереди на фоне мятой серой простыни, повешенной на стену сельсовета. Процедура заняла несколько часов, после чего он распил с Алексеем Даниловичем бутылку водки и распорядился, чтобы через два дня мы в полном составе прибыли в Волчиху, имея при себе паспорта, и там явились бы в отделение милиции. «Там и разберемся, что с вами делать» — залился он счастливым смехом и, уложив в мешок орудия производства, остановил проезжавшую машину и, неожиданно легко запрыгнув в кузов, укатил.

Через два дня, согласно инструкции, прикатили в Волчиху и мы — репатрианты, расквартированные в Солоновке. Пыльная площадь перед зданием райсовета, неизбежные козы на веревке и кружок мальчишек, увлеченных какой-то игрой, В центре кружка один из них, согнув в колене ногу, лихо подкидывал в воздух какой-то маленький предмет и весело считал: «Сто шесть, сто семь, сто восемь…» Я подошла поближе. Господи! Да это же зоска! Как я могла забыть? Сколько часов провела я в нашем иркутском дворе, также лихо подкидывая ногой кусочек меха — лучше всего медвежьего — с подшитой (а, может, подклеенной) к нему свинчаткой. «Сто двадцать один, сто двадцать два…» Мальчишка вдруг потерял равновесие, неуклюже запрыгал, зоска упала на землю, остальные заскакали, закричали, а затем дружно запели:

Берия, Берия вышел из доверия,

И товарищ Маленков надавал ему пинков…

Я застыла на месте, может, я ослышалась. Но нет, они снова завели: «Берия, Берия вышел из доверия…

А как же я? Как же все мы — редакционный штат советской газеты «Новое слово» в Тяньцзине? Нас тогда вызвали в редакцию поздно вечером. Рядом с редактором газеты стояли вице-консул и первый секретарь консульства. У всех у них были суровые торжественные лица и, как мне показалось, встревоженные. Поведав нам о разоблачении гнусного врага народа (событие это горячо обсуждалось в городе уже со вчерашнего вечера), вице-консул сказал, что нам доверено принять участие в мероприятии государственной важности и чрезвычайной секретности. Память об этом подонке, — вице-консул употребил и более сильные выражения, — должна быть стерта, его имя вычеркнуто из истории. Лаврентия Берия не было, понятно вам? Не было! Поэтому мы, те кому оказано доверие, должны будем просмотреть все подшивки и архивы нашей газеты, журналы, газеты, брошюры, поступавшие из Советского Союза и везде тушью тщательно вымарывать это паскудное имя и ею же замазывать паскудное лицо на фотографиях. В конце каждой проверенной страницы проверяющий должен поставить свою подпись. Вице-консул обвел нас тяжелым, угрожающим взглядом означавшим, что если мерзавцу Берии удастся прорваться через наши заслоны туши в будущее и напомнить о себе, ответственность за это — и со всеми вытекающими отсюда последствиями — ляжет на