какими-то неизвестными женщинами — переговоры, в которых мне неустанно помогала Даша, без которой я вообще ничего не добилась бы… И, наконец, 18-го июля утром, несколько раз повторив все инструкции, проверив в десятый раз чемодан и сумку, утерев слезы, посидев и перекрестившись на прощанье, мы двинулись всей семьей к МТС, откуда самый надежный шофер Иван Дементьевич повез в Михайловку Таню и дальнюю родственницу Василисиного мужа Аксинью Федоровну, согласившуюся ускорить свой отъезд в Барнаул на какое-то семейное торжество. Аксинья Федоровна клятвенно заверила меня и Дашу, что в Барнауле поможет Тане купить билет на поезд и «самолично» посадит ее в вагон.

Вечером, когда все в доме улеглись, а Морька отправилась на очередную гулянку, я вышла на улицу и села на лавочку у ворот. Ночь была непривычно теплая, темная. Из соседнего Двора одуряюще пахло свежескошенным сеном. Гулянка на этот раз происходила где-то далеко и расстояние смягчало звуки разбитой гармошки, так что иногда они даже начинали казаться музыкой. И вдруг я подумала, что за долгое время это, пожалуй, первый раз, что я сижу вот так одна, без дела, могу собраться с мыслями. Обычно мысли мои метались не хуже меня самой, занятые тем, как накормить детей, как оградить их и маму от Морькиной враждебности и грубости, как справиться со все возрастающими грудами работы. А вечером, отупев от хлопот и усталости, я просто валилась на постель и засыпала быстро и крепко, почти без снов. И вот теперь я могу посидеть одна и подумать. А о чем собственно? Нельзя только допускать мысли, что я сделала ошибку, вер-, нувшись в Россию. Ни в коем случае! Да, мне трудно. И теперь, без Татули, будет еще труднее. Но ведь это только начало. Оно в любой стране было бы тяжелым. Один старенький англичанин, решивший поселиться в Италии, рассказывал мне, как долго, с каким трудом приживался он там. А тут еще страна, разрушенная войной… Правда, в конторе МТС меня сторонятся, но ведь я для них действительно чужая. Зато есть Даша — хороший, отзывчивый человек. Что бы я без нее делала. И директор относится ко мне прекрасно. А жена директора! Как она тогда закричала на пьяных мальчишек…Неожиданно и весьма эффективно. Морька? Морька, конечно, отвратительна, но разве она виновата, что росла во время войны, без отца с больной матерью. О Нинке она по-своему заботится… Господи, до чего же трудна здесь жизнь! Почему? Только нельзя падать духом. Вот если бы удалось переехать куда-нибудь…

— Скучаете без Танюши-то, Вера Константиновна? — спросила неслышно подошедшая Даша.

— Скучаю, Даша. И тревожусь — как она там доберется до Омска.

— А вы не тревожьтесь. Анисья — баба надежная. Даром деньги не берет. Сказала, что посадит в поезд, значит посадит. Сейчас уж, наверное, к Барнаулу подъезжают. А завтра Таня в Омске будет. Главное, чтобы чемодан не утащили, а так все обойдется. Не опасайтесь, Вера Константиновна. Не думайте. А ночь-то какая — тихая, да теплая. Надо быть, к дождю.

— Даша, — сказала я. — Мне как-то неловко — я вас Дашей зову, а вы ко мне по имени-отчеству обращаетесь. Зовите меня по имени.

— А мне так сподручней, — ответила она. — У всех ведь людей своя повадка — вы так, мы так. Если б, к примеру, вы меня Дарьей Григорьевной стали величать, я б подумала, что вы на меня в обиде за что-то. А назови я вас Верой, у меня и разговор дальше не пошел бы. Так что, не надо.

— Ну, не надо, так не надо, — сказала я. — Только знайте, Даша, что без вас мне здесь во много раз труднее было бы. И спасибо вам большое.

Мы замолчали. В темноте, сливаясь с ней, скользнула легкая фигура.

— Это ты, Марья, что ли? — окликнула ее Даша. — Откуда взялась?

— Я, — . ответил слабый надтреснутый голосок. — К Со-кошниковым иду. Бабушка у них помирает. Почитать просили.

— Управишься, приходи к нам гостевать. Мать порадуешь.

— Спасибо на добром слове. Приду обязательно.

Прошуршала сухая трава под ногой. Едва наметившаяся тень скрылась во мраке.

— Доброй души человек, — с чувством сказала Даша. — А, поди ж, послал ей Господь испытание великое.

— Какое, Даша? Кто она?

Даша помолчала, словно прикидывая стоит ли говорить, а когда заговорила голос ее сделался каким-то отрешенным, повествующим:

— Монашка она. Наша Игнатовская родня. Василисина сестра родная. Только из другого теста слеплена. Девчонкой еще все в храм Божий бегала, тогда еще не обезглавили его нехристи. На крылосе пела. Голосок звонкий такой, заливистый. Как раскулачивать стали, Дементий, отец их в город убег. Там его и кончили, неизвестно как. Мать руки на себя наложила. Василиса, Павел-брат и Иван от родителей отвратились, а Марья и Степан не захотели, их в Сибирь и погнали. Девка она на лицо славная была, ну, конечно, и надругались над ней. Один конвоир, другой, третий. Она на пересылке под поезд броситься хотела, но не дали ей, схватить успели, а потом священник наш, отец Федор, в пути повстречался и сказал ей: «Грех, говорит, задумала. Великий грех. Выброси мысль сию из головы. Коли посылает Господь испытание, прими его, говорит, и делами искупай грехи, которые за собой знаешь. А над жизнью своей человек не волен». В общем, забеременела она и уже в лагере родила дочку. Люди сказывали хорошая девчоночка была — глазки ясные, сама веселая, все прыгает да смеется. Только, замерзла она в лагере насмерть. При лагере том барак был специальный для ребят. Им две блатные заве-дывали. Только они больше по мужикам бегали, приварок себе обеспечивали, а дети сами по себе. Марья, как могла, этих блатных ублажала: стирала на них после смены, полы мыла, шила им, но они разве ж люди. Прибежала она как-то под вечер в барак — блатных, как водится, нет, а доченька ее ненаглядная — месяцев восемь ей уже было — лежит посиневшая и не дышит. Закричала Марья, прибежали блатные, прибежали другие матери — одна блатную насмерть табуреткой пришибла. Да ребят-то не воротишь. Ну, с того дня Марья наша совсем блаженненькой стала. Вернулись они в прошедшем году — и она, и Степан с семьей. Василисин мужик им все ж помог — Степана в столярную пристроил, может, видели высокий такой, молодой, а волосы, почитай, все седые, а Марью к бабке одной поместил, в соседней деревне, деньги за нее платит, а Марья Богу молится и людям помогает. Она теперь вроде попа стала. Молитвы всякие знает — и ребеночка знает