Вечером, когда мы уже немного разобрались, дверь приоткрылась, через порог один за другим перескочили пять небольших зеленых шаров, при ближайшем рассмотрении оказавшихся арбузами, и раскатились в разные стороны. Вслед за ними на пороге появился невысокий крепенький человек лет сорока и с широкой улыбкой сказал:

— Здравствуйте, если не шутите. Сосед ваш Миша. Агроном. Пришел посмотреть, помощь не нужна ли. А арбузики это вам на новоселье.

Он оказался удивительно жизнерадостным и приветливым. Сбегал за инструментами, приладил нам полку для посуды. Укрепил расшатанные ножки маминой кровати, проверил задвижки на окнах, попозже пришла и его жена Эмма — совсем молоденькая, белокурая и голубоглазая, настоящая Гретхен. На руках у нее прыгал такой же белокурый и голубоглазый Костя. Весело трещал огонь в плите, плевался кипятком китайский жестяной чайник с длинным, как у лейки, носом. Мы пили чай с мелькнувшим как-то в сельпо абрикосовым вареньем и знакомились. Уходя, Миша сказал:

— Если что запонадобится, к нам идите — без всякого Якова. По-соседски.

А Эмма, протянув дощечкой руку и застенчиво улыбнувшись, прибавила:

— С той недели грибы должны пойти. Я девчонкам покажу, где собирать. Вместе сходим.

Эту ночь я впервые за долгое время проспала напролет и проснулась без чувства тревоги, отдохнувшая.

Из района нагрянуло в МТС начальство — три гладких мужичка в чистых косоворотках, добродушно-нагловатые, чем-то очень похожие друг на друга. Сначала они долго заседали у директора, потом отбыли «кушать» к Прокопычу и часа в четыре снова объявились у нас, слегка охмелевшие и совсем уж благодушные. Один зашел ко мне в закуток.

— Вот что я тебе скажу… — начал он, но, встретив мой неприязненный взгляд, поперхнулся. — Дело вот в чем — вам поручается составление сводки о собранном накануне зерне… Будете звонить поутру пораньше во все ваши колхозы, на основания полученных сведений делать общую сводку и сообщать в район не позже двенадцати часов пополудни. Ежедневно. Вот так!

Из-За его плеча высунулась еще одна голова с физиономией еще более круглой, розовой и благодушной.

— Наделяем вас, так сказать, особыми полномочиями, — весело сказало второе районное начальство. — Являетесь ответственной за сводку, которая в числе других будет ежедневно передаваться в Москву. Дело, как сами понимаете, государственной важности. Валерий Федорович говорит, на вас можно положиться. Завтра же обзвоните или объездите все колхозы и договоритесь с ними о сборе сведений. В общем, действуйте. — Начальство вдруг подмигнуло. — Муж-то есть?

— Нет.

— Ну так надо подыскать. Хорошего этакого сибирячка, чтобы не очень пил, не очень бил…

Господи, только бы не поднять глаз. На помощь мне пришел директор, попросив найти какую-то бумагу из Сельхозуп-равления.

— Ну ладно, не будем отвлекать секретаря, — покровительственно сказало первое начальство. — Вот соберем урожай, приедете к нам в район, отпразднуем, познакомимся поближе. Поехали, товарищи!

Как прекрасна бывает незатейливая, спокойная жизнь. Будто камень свалился у меня с сердца и восхитительная легкость разлилась по всему телу. Походы за грибами! Хотя вряд ли их можно было назвать походами. Достаточно было перейти шоссе, возле которого ютился наш домик, обогнуть стоявшую почти на обочине красавицу ель, и у вас захватывало дух. Ничего подобного я себе не представляла, хотя в свое время побывала в славившихся своим грибным богатством лесах западной ветки КВЖД. За елью лежала полянка, сплошь заросшая рыжиками, маленькими — один к одному — крепкими, ароматными, дивного рыжего цвета, сидевшими так плотно, что некуда было поставить ногу. Только присев и срезав все грибки вокруг себя, можно было делать следующий шаг. Корзинка наполнялась за десять минут. А дальше такая же полянка, заросшая маслятами. На коричневые блестящие шапочки налипали, образуя изящные узоры, хвоинки, губчатая подбивка была чистого желтого цвета, и густой грибной дух приятно дурманил.

А утренний визит в столярню! Светлый, засыпанный золотистой стружкой сарай, где чудесно пахло свежим деревом и где с разрешения Степана — брата Василисы — я набирала по утрам в мешок кусков коры, чурочек, треснувших досок и прочих древесных отходов, которых мне хватало дня на два на три. Собственно Степан — высокий, сдержанный человек с хорошей речью — не был здесь главным. Главным был Родионыч — маленький старичок в рубахе навыпуск, седые волосы его были схвачены опояской из лыка, а серебристый пушок на лысине, попав случайно в солнечный луч, становился сиянием. Родионыч все время вполголоса напевал что-то, и рубанок в его руке так и летал над тяжелой доской. Завидев меня, он каждый раз подходил, здоровался за руку и заводил разговор о божественном. Его интересовало, веруют ли еще в Бога люди там, откуда я приехала, не порушили ли китайцы православные храмы? Нет, пока еще не рушат, говорила я. А во что сами-то они веруют? Не сложили ли люди новых молитв, очищаясь от скверны? Я отвечала, как могла. Но долго беседовать нам не приходилось. Худенький Саша с чахоточным румянцем и лихорадочно блестевшими глазами сразу же подходил и, встав чуть поодаль, внимательно прислушивался к каждому слову. Родионыч, покачав головой, брался за свой рубанок, а Саша осведомлялся, не донести ли мне мешок до дому.

— Вы с ним поосторожней, Вера Константиновна, — сказал мне как-то Степан, когда я вечером пришла к ним домой за молоком. — Он ведь у них тут комсомолец старший. Парень неплохой, можно сказать, даже душевный к тому же и болен очень. Чахотка у него, долго не протянет. А все равно опасный. Что он может, когда с детства голову Бог знает чем забивали. Вот Родионыча не опасайтесь, святой человек. Меня Василискнн муж сюда определил работать. Что ж, я работаю. К дереву поближе, к жизни вечной. Опять же избу нужно строить. Тесно у нас, сами видите. Но Сашку остерегайтесь — не по злобе, не по глупости, а по темноте, другими ему в голову напущенной, человека погубить может, да еще на себя радоваться будет. И сколько их таких убогих! — Он плюнул и растер ногой. С полатей свисали три детские белобрысые головенки, точь-в-точь как на картинке в дореволюционном букваре. Мы стояли на крыльце его маленькой избушки. Скрипнула дверь совсем уж крошечного строения во дворе — баньки, наверное, — и на пороге появился человек, худой и сгорбленный, с тонким интеллигентным лицом. Появился и сразу же снова отступил назад в темноту.

— Лагерник наш, Николай Николаевич, — сказал Степан, проследив мой взгляд. — Ждет. Сын за ним приехать должен, а и сын сам недавно освободился, самому жить негде. Вот пока