поляризованная и бескомпромиссная конкуренция между блоками, преследующими местнические интересы на национальном уровне. Такая политика, основанная на принципе «Победитель получает все», часто сопровождается конфронтационной массовой мобилизацией, как произошло в Венесуэле в начале 2000-х годов и в Таиланде накануне военного переворота 2006 года, а также запугиванием населения или манипулированием электоральной конкуренцией»187. Частичные фракционные демократии суть исключительно неустойчивые политические режимы; такие страны с наибольшей вероятностью движутся к гражданской войне. Частичные автократии промежуточны по стабильности, а остальные режимы (частичные демократии без фракционности, полные демократии и полные автократии) относительно стабильны.

К другим факторам, повышающим вероятность гражданской войны, относятся, как показал анализ проекта PITF, высокая детская смертность, вооруженные конфликты в приграничных государствах и репрессии со стороны государства против тех или иных меньшинств.

В книге «Как начинаются гражданские войны» Уолтер описывает аналогичный набор причин, ведущих к возникновению политической нестабильности. Как и в исследовании 2010 года, первым фактором, который имеет значение, выступает тип политического режима: «Оказывается, одним из главных прогностических признаков грядущей гражданской войны является тот факт, движется ли страна к демократии или уходит от нее». Режимы, занимающие промежуточное положение между полной автократией и полной демократией, Уолтер называет «анократиями». Второй фактор – опять-таки фракционность, особенно отягощенная конфликтами вокруг этнической или религиозной принадлежности. Кроме того, угроза возникновения насилия возрастает, когда одна из этнических группировок ощущает себя проигрывающей – в экономическом, культурном или статусном плане. Репрессии правительства в отношении меньшинств еще больше повышают шансы на то, что угнетаемое меньшинство возьмется за оружие. Последним фактором в списке причин Уолтер ставит влияние Интернета, массовое распространение смартфонов и развитие социальных сетей. По мнению автора, алгоритмы социальных сетей служат «ускорителями» насилия, способствуют появлению чувства непреходящего кризиса, растущего отчаяния и ощущения, что умеренные силы потерпели неудачу. «Именно тогда и вспыхивает насилие: граждане убеждаются, что нет никакой надежды решить проблемы общества обычными способами и средствами»188.

Подход, который отстаивает группа PITF, и аналогичный анализ с использованием наборов данных о насилии от скандинавских исследователей, безусловно, содержательны и полезны. Однако им присущи важные ограничения, о которых нельзя забывать. Принято считать, что краткосрочными (на два года вперед) предвестниками нестабильности выступают установление анократии, фракционность и государственные репрессии. Но почему вообще развивается эта дисфункция? Наиболее распространенной причиной установления анократии служит либо автократия, пытающаяся демократизироваться под давлением внутриэлитного конфликта и мобилизации масс, либо демократия, сползающая к автократии вследствие распрей внутри элиты и подъема популизма. Но это означает, что государство, о котором идет речь, уже находится в беде. Два других предвестника гражданской войны – фракционность и государственные репрессии – также (и вполне очевидно) являются признаками структурной нестабильности. Иными словами, модель PITF опирается на приблизительные индикаторы для прогнозирования гражданской войны, но не сообщает нам, почему в той или иной стране проводится политика, вызывающая разногласия и дисфункциональная по своей сути, обнажающая уязвимость перед вспышкой внутренней войны.

Другой проблемой является малая историческая временная глубина данных, проанализированных группой PITF (только с 1955 года). Вторая половина двадцатого века, из которой берется большая часть данных PITF, во многих отношениях – необычный период времени. Это промежуток между крупными волнами политической нестабильности, которые имеют тенденцию повторяться каждые двести лет или около того. Как разъяснялось в главе 2, сложные человеческие общества обыкновенно проходят в своем развитии череду интегративных и дезинтегративных фаз. За Высоким Средневековьем последовал позднесредневековый кризис, за Возрождением наступил общий кризис семнадцатого столетия, а за эпохой Просвещения пришла эра революций, завершившаяся в начале двадцатого века. Наш собственный век раздора только начинается. Таким образом, период, который охватывают данные проекта PITF, есть период относительного спокойствия, он пришелся на промежуток между эрой революций и нашей эпохой раздора. Да, было много гражданских войн, восстаний и даже случался геноцид, но все это, как правило, затрагивало менее развитые части мира – те регионы, где национальное строительство началось сравнительно недавно и где чувство национального единства еще не сформировалось до конца. Та же Африка к югу от Сахары сегодня искусственно разделена на государства, возникшие после ухода европейских колонизаторов. В большинстве этих стран налицо случайные совокупности нескольких этнических групп. Хуже того, многие этнические группы оказались поделены между несколькими государствами. Схожие, хотя и менее экстремальные, условия наблюдаются на Ближнем Востоке, где Курдистан, например, разделили между четырьмя разными государствами. Поэтому неудивительно, что чаще всего гражданские войны за последние пятьдесят-шестьдесят лет велись между различными этническими группами и что этнонационализм выступал той идеологией, которая двигала противоборствующими сторонами. Из-за этой предвзятости в данных проекта PITF Уолтер изрядно переоценивает важность этнической идентичности как основной движущей силы конфликта.

Когда мы расширяем историческую хронологию наших данных (как сделано в базе данных CrisisDB), то выясняется, что мотивы участников гражданской войны различаются куда сильнее в разные исторические эпохи и в разных частях мира. В ходе позднесредневекового кризиса большинство конфликтов в Европе составляли конфликты династические: Ланкастеры против Йорков, Орлеанские против Бургундских и так далее. (Эти гражданские войны были, по сути, «Игрой престолов».) В общем кризисе семнадцатого столетия уже религия сделалась наиболее заметной идеологией – гугеноты против католиков, пуритане против англикан, и так далее. Эра революций ознаменовалась расцветом современных идеологий, таких как либерализм и марксизм. В то же время популизм и классовая борьба – далеко не современные изобретения. Два тысячелетия назад основными противоборствующими сторонами в поздней Римской республике были популяры (партия народа) и оптиматы (партия правящего класса). Этнические конфликты также развивались задолго до современности – они известны и античному миру (например, римско-иудейские войны I и II веков). Дело в том, что конкретные идеологии и мотивы подвержены колебаниям во времени и пространстве. А еще они очень изменчивы сами по себе и способны изменяться в ходе длительных конфликтов (как обсуждалось в главе 4). Потому построение прогностической модели с учетом лишь последних шестидесяти лет человеческой истории может ввести в заблуждение. Мы живем в начале новой волны глобальной нестабильности, и уроки послевоенного мира не могут быть хорошим руководством к ближайшему и среднесрочному будущему.

Это уже подтверждается последними событиями, и модель PITF явно не в состоянии предсказывать грядущие конфликты. Как было отмечено выше, исследование, опубликованное проектом в 2010 году, показало, что модель PITF способна предсказывать начало гражданской войны с 80-процентной точностью. Как был получен этот результат? Группа PITF построила свою статистическую модель, используя данные с 1955 по 1994 год, а затем сравнила прогнозы с фактическими событиями следующего десятилетия (1995–2004). Это надежный научный подход, он сообщает, насколько хорошо модель может делать «предсказания вне выборки». Но на деле получилось, что исследователи как бы вернулись в 1994