Шрифт:
Закладка:
В родах ребенок пошел не головкой, а ножками, да еще и пуповина обмоталась вокруг шеи. Если бы не Наталья с ее образованием и опытом, померли бы в родах оба: и мать, и младенец. Но все обошлось, Ангелина уже полностью оправилась и даже на жизнь стала смотреть без прежней желчи и злобы. Теперь у нее была своя семья: муж и сын. Правда, завидовать Глафире по-черному она так и не перестала.
Глафира закончила разбираться с делами, убрала на место очки и, откинувшись на спинку стула, потерла уставшую спину. Через несколько дней ей должно исполниться сорок девять лет. Былая красота ее поблекла с годами, в волосах прочно поселилась седина, но она сохранила свою природную стать, синеву глаз и открытый взгляд.
Вдовство и ответственность за семью и усадьбу сделали ее жесткой, хотя и не жестокой. Конечно, брат очень помогал ей во всем, что касалось крестьян и требовало дисциплины, однако экономика имения была в основном на ней. Счастье, что отец приспособил к делу не только Артема, но и ее саму.
Из приоткрытого, несмотря на осень, окна открывался вид на усадьбу и стелющиеся за чугунными воротами поля. Глафира была уверена, что имение Румянцевых – самое лучшее место на земле. Именно этот кусочек земли подарил ей семью, покой, средства на жизнь. Здесь родились и выросли ее дети. Здесь подрастал внук, здесь, Глафира была в этом уверена, закончится и ее земной путь. Когда придет срок, разумеется.
За долгие годы, прошедшие со дня ее скандальной свадьбы, местное общество не то чтобы приняло ее за равную, но свыклось с ее существованием. На балы и приемы Глафира по-прежнему не ездила, но ее деловая хватка вызывала уважение, да и времена изменились, стали чуть мягче, так что визиты в дом Румянцевых соседи все-таки наносили.
С появлением в уездной больнице Натальи и Ивана отношение к Румянцевым улучшилось еще больше. Те лечили хорошо и с душой, принимая крестьян, но не чураясь и частной практики. Иван Никитин оказался прекрасным хирургом, а Наталья – терапевтом и педиатром, так что детей с простудой, инфлюэнцей, корью и скарлатиной предпочитали показывать именно ей. Дочерью, добившейся исполнения своей мечты, Глафира гордилась.
Правда, взгляды Натальи иногда ее пугали. Дочь с мужем радели за мужское и женское равноправие, много говорили о социальном неравенстве и осознанно приняли решение больше не заводить детей. Сашеньки им было вполне достаточно.
Рано овдовевшая Глафира иногда жалела о том, что родила всего двоих, хотя многодетность ее, пожалуй, никогда не прельщала. От своей матери она наслушалась достаточно ужасов о детстве Марфы, которое прошло в семье с двенадцатью детьми, да и отец рассказывал о том, как каждый раз горько плакала его мать Арина Петровна, когда хоронила очередную мертворожденную дочку. Марфа при упоминании Арины Петровны всегда сурово поджимала губы.
Глафира тоже ее помнила – худую иссохшую старуху со злобными глазами, жену ее настоящего отца Григория Никифоровича, люто ненавидевшую девчонку. Волею судьбы до девяти лет она вынуждена была расти рядом с этой страшной старухой, но, представляя, как та рыдает, склонившись над маленьким гробиком, все равно не могла не испытывать невольного сочувствия.
И вот Наталья наотрез отказывалась рожать хотя бы второго ребенка, считая, что в качестве врача принесет обществу больше пользы.
– Этот мир слишком несовершенен, чтобы приносить в него новых детей, – говорила она, и Глафира впервые в жизни совсем не понимала дочь.
В ее понимании жестоко было рожать двенадцать детей в маленькой избе с полусгнившей крышей, а не в процветающем имении, где к услугам малыша были любые няньки и гувернеры. Румянцевы-Никитины могли себе позволить прокормить хоть ту же дюжину, но Наталья вовсе не собиралась так поступать. Ладно, ее выбор. Ее судьба.
Спустя два года, в 1892 году, в их губернии разразилась очередная эпидемия холеры. Локализовать ее, благодаря вовремя предпринятым санитарным мерам, удалось довольно быстро, однако жертвы все-таки были, и одной из них стал земский врач Иван Никитин, зять Глафиры. Что ж, дочь своим ранним вдовством повторяла ее судьбу.
Ивана Николаевича оплакивали всем уездом, как врача его очень уважали, да и человек он был хороший. Злорадства не скрывала, пожалуй, только матушка Ангелина. Глафира знала, что сестра внутри души торжествует из-за свалившегося на их семью горя. Мол, пусть знает Наташка, что не все коту масленица. А то и учеба за границей, и уважение людское, и сын – сладкий котенок, да еще и муж любящий.
Сама Ангелина в доме своего мужа считалась хуже чем за прислугу. Ей только и оставалось, что вести хозяйство, да и приглядывать за пятерыми его детьми от предыдущего брака. Об их существовании Ангелина узнала уже после того, как сама родила Гошеньку.
Просто в один далеко не прекрасный день, еще не совсем оправившись от тяжелых родов, она выглянула в окно и увидела подводу, на которой сидели пятеро детишек, до этого пребывавших у бабки в Архангельской губернии. И вот уже два года целыми днями она стирала, убирала, готовила и терпела детские капризы, что ее дурной характер не улучшало.
Сразу после похорон уехал из имения Иван, сын Артема. Не куда-нибудь уехал, а в Москву, заявив, что сельская жизнь обрыдла ему до невозможности. Никакой тяги к ведению хозяйства парень не испытывал, постигать науку управления имением отказывался. Артем бесился, да сделать ничего не мог. Ну, не вбивать же эту науку кулаками и батогами. Глафира велела племянника против воли не держать и даже сто рублей ему выдала на дорогу.
Спустя три года Иван прислал единственное письмо, в котором сообщил, что женился на хорошей девушке и у них родился сын. Владимир Иванович Якунин. Артем к сообщению о том, что стал дедом, отнесся спокойно, только лицо скривил, словно у него заболели зубы. Ивана, не пожелавшего управлять имением и переехавшего в Москву, он так и не простил. Глафира втайне от брата отправила племяннику с оказией небольшую сумму, да и в последующие годы помогала ему время от времени.
В том же 1895 году во второй раз стала бабушкой и сама Глафира. У ее сына Федора, женившегося на дочке соседского помещика, на свет появился сын, названный Алексеем. В имении
