Шрифт:
Закладка:
Я никогда не мечтала стать адвокаткой, когда вырасту. Космонавткой. Президенткой. Ученой. Докторкой. Архитекторкой.
Даже не мечтала стать писательницей.
В некоторых людях устремления замирают. Трудно соглашаться или придумывать, когда чувствуешь только необходимость драться или бежать.
Если я попаду назад в прошлое, устрою себе тренировку. Стану женщиной, которая научит ту меня вставать, желать нужных вещей и как просить о них. Женщиной, которая скажет: твой ум, твое воображение — это твое всё. Смотри, какая красота. Ты заслуживаешь места за тем столом. Этот свет осеняет нас всех.
Уже в самолете, по пути на запад, когда вечнозеленые леса и реки вновь проступили через родную сплошную морось, я поняла, что если и была женщиной-писательницей, то, определенно, сломанной. В самолете я опустошила до черта крошечных утешительных бутылочек. Я возвращалась в Орегон без контракта на книгу, без агента — только с массой прекрасных воспоминаний в голове и сердце, воспоминаний о том, как здорово, наверное, быть писательницей, раз можно ужинать и проводить время в такой чудесной компании. Единственная награда, которую я себе позволила получить.
Но что-то во мне всё же родилось.
МЕЧТАЯ В ЖЕНЩИНАХ
Иногда разум просто рождается позже — после того, как преодолеет все волны на своем медленном пути. В конце концов, ты никогда не была одна. Разве это не благодать — то, что прорастает сквозь одиночество?
C Маргерит Дюрас ты должна лечь на кровать в комнате в чужом городе — чужом для тебя, — достаточно далеком, чтобы ты сама была в нем иностранкой. Забыть свое имя, свой язык. Растерять всю свою идентичность. Забыть о том, чтобы вообще думать. На длинных, слегка приоткрытых окнах должны быть ставни. Комната должна быть синей. Пол — каменным. Ты должна быть голой. Ее дыхание шепотом проходится по твоей коже. По всей длине тела. Спускаясь вниз. Вслушайся в звуки кипящего вокруг города — они повсюду. И дальше — в шум океана и ветра за гулом человеческой жизни. И еще дальше — звук крови в ушах и биение сердца, и то, что говорит о тебе кожа твоей любовницы. Ночью пойдет дождь. Открой окна. Ощути влажное желание. Нет никакой изнанки, только тело. Любовь до смерти.
С Гертрудой Стайн будет еда и бумага. Чай и деньги. Она произнесет это c изяществом. Она скажет это, поглощая мороженое. Еда и бумага. Круг из плоти. Так любезно. И затем всё это снова и снова.
Создай тишину для Эмили Дикинсон. Тихонько пой псалом меж ударами бури. Позволь приподнять макушку на твоей голове. Видишь? Между всеми вещами есть пространство. То, что казалось тебе небытием, несет в себе источник жизни.
В соседней комнате Х. Д.[64] разрушила стены, но смотри, как теперь по-новому свет танцует по поверхности всех вещей. Даже ноги у тебя новые.
С Элен Сиксу тебе следует закрыть глаза и открыть рот. Шире. Настолько широко, насколько открывается твой рот. До пищевода. И легких. Шире. Открой так, чтобы треснул позвоночник. Бедра разошлись в стороны. Матка заполнила себя собой. Шире. Разинь глотку пизды. А теперь говори своим телом из своего другого рта. Прокричи телесную молитву. Это и есть письмо.
Джин Рис прошла сквозь громадный корпус литературы, как вода, прорезающая каньоны.
Адриенна Рич нырнула на глубину перед тобой. Ее погружение сделало возможным появление языка на поверхности перед тобой. Дыши. Ощути, на каких широких плечах ты стоишь, дотягиваясь до воздуха. Прими всё это.
С Маргарет Этвуд и Дорис Лессинг ты станешь решительной: будешь знать, когда засмеяться и опрокинуть рюмку, когда и с кем заплакать, а когда схватиться за винтовку.
Джанет Уинтерсон превратит мелочь в нечто огромное, как космос.
Тони Моррисон поможет тебе проплакать дорогу домой[65].
Лесли Мармон Силко шепчет, что рассказ будет длинным. Нет, еще дольше. Даже еще дольше. Дольше, чем что-либо.
С Энн Секстон и Сильвией Плат пей в баре. Дьявольски смейся в приглушенном свете. Пой мужские песни, грязные и пьяные. Произноси скабрезные тосты. Раскачивайся вперед и назад, пей тьму, грейся в этой топи женщин, знающих всё то, что известно женщинам. Хотя бы одну ночь.
Когда возникнет нужда ощутить сердце мира и почву под своей жизнью, на краю ущелья под ночным небом тебя будет ждать костер, у которого Джой Харджо споет песню о твоих костях.
Иди вперед — с Энн Карсон, — восстанови обломки жизни, по словечку за раз, игнорируя грамматику и форму, которые поддерживают гудеж культуры. Устрой словесную войну, используй ее и строй, рассыпая старые смыслы, как конфетти из разодранной в клочья бумажной куклы. Строчки, что остались… они рычат, пробудившись.
С Вирджинией Вулф тебе, вероятно, предстоит долгая прогулка по саду или вдоль берега. Возможно, прогулка продлится целый день. Вулф возьмет тебя за руку и оглянется по сторонам. За вашими спинами останется история. Перед вами будет обычный день, который, конечно же, и есть вся твоя жизнь. Как язык. Маленькие спинки слов. Уходящие за горизонт.
Я в ночной синей комнате. Писательской комнате. С кроваво-красным столом. В комнате с реликвиями и святилищем. Я создала ее для себя. У меня на это ушли годы. Достаю из-под стола бутылку скотча. «Балвени». Тридцатилетний. Мой янтарный шот. Я пью. Согреваю губы, горло. Закрываю глаза. Я не Вирджиния Вульф. Но у нее есть строка, от которой мне становится лучше: «Приводи в порядок все обломки, что попадаются тебе на пути».
Я не одна. Неважно, что было у меня раньше и есть сейчас, — письмо со мной.
V
ПО ТУ СТОРОНУ УТОПЛЕНИЯ
ЗАПУСКАЙ
День рождения вашего второго бывшего мужа, ну, знаете, того, с которым вы развелись, потому что он переспал не с одним, а с пятью охренеллиардами разных женщин, и он звонит вам в два ночи в хлам пьяный из Парижа, где вы когда-то вместе снимали квартиру и занимались искусством, потому что у него день рождения и он сообщает, что влюблен в женщину, которая напоминает ему вас в ваши двадцать три года — я, кстати, переключилась на второе лицо, потому что если скажу «меня», вы представите себе Хизер Локлир[66] или вроде того, так что — ВАС. Вам тридцать семь, вы движетесь к вашим грандиозным сорока. Вы разведены
