Шрифт:
Закладка:
Я получила грант и купила на эти деньги машину. Мечтала поехать в Париж, но вместо этого купила машину. Надежную машину, чтобы ездить на работу и с работы. Я не повела себя в ресторан, не купила себе шампанского, не ела шоколад.
Слава богу, даже для такой деструктивной женщины, как я, не нашлось никакой альтернативы вручению гранта в Нью-Йорке, иначе я забила бы и на это. Практически вопреки себе я отправилась в Нью-Йорк. Туда, где писатели.
«Приз» за победу на соискание гранта «Писательский обмен» фонда «Поэты и писатели» — то, ради чего вы едете из одного штата в другой. В моем случае — из Орегона в Нью-Йорк. Вам нужно выбрать писателей, с которыми вы больше всего хотите встретиться, а ребята из «Поэтов и писателей» очень сильно постараются организовать такие встречи. Нужно выступать на чтениях в «Национальном клубе поэтов», жить в «Грамерси Парк Хотел» и по вечерам пить скотч с умными классными людьми, как будто вы тоже одна из них. Нужно будет встречаться с редакторами, издателями, и писателями, и агентами на шикарных ланчах и ужинах. Насколько шикарных? Я храню салфетки и квитанции. С 1996 года.
Судьей по художественной номинации была Кэрол Мазо. Я приехала только из-за нее. Ее тексты называли «экспериментальными». «Новаторскими». «Неортодоксальными». Но ее странное помогает моему странному чувствовать себя лучше. Я хотела встретиться с Линн Тиллман, Пегги Фелан и Эвридикой. Не знаю, известны ли они вам, но для меня это охренеть какие интеллектуалки. Я и не думала, что реально с ними увижусь, — просто напилась, вписала их имена в форму, которую мне прислали, поржала, пёрнула и отправила ее обратно. Помню, как подумала: да куда уж там. Чтоб меня. Но Фрейзер Рассел[61] их всех собрал. Вот так и случились четыре самых приличных и счастливых вечера в моей жизни. Дорогущие ужины — да я за аренду жилья платила меньше. Еда, такая вкусная, что я почти падала в обморок. Вино, от которого во рту всё плавилось. И женщины — такие умные, такие творческие, такие великолепные и осязаемые с этими своими телами и умом… короче, я была готова блевануть, обмочиться и кончить одновременно. Долбаные небеса, это ваш облачный морок или что? Женщины, которые были любовью всей жизни моего мозга.
Четыре женщины, писавшие неконвенционально. Намеренно неконвенционально. Дико, страстно, полнокровно, неустрашимо взрывая дом языка изнутри, неконвенционально. И все четыре настаивали на телесности содержания. Они не имели отношения к массовой литературе. Прорезали свои удивительные пути почти на краю мейнстрима, почти без оглядки на тупой мейнстрим — должно быть, так вода прорезала Гранд-каньон. Я хотела писать как они. Следовать за ними. Было ощущение, что для таких, как я, их тексты раздвинули морские воды.
Не могу передать вам, сколько раз у меня сбивалось дыхание, когда я разговаривала с каждой из этих женщин. Когда смотрела им в глаза. Пытаясь увидеть в них себя. Вряд ли я сама говорила много. Возможно, вообще молчала. Трудно вспомнить что-нибудь о себе, хотя я помню почти каждое произнесенное ими слово. Но в одном я крепко уверена: никогда не была так… счастлива.
В той поездке случилось еще кое-что волшебное. Со мной из Орегона туда приехал один парень-поэт. Он выиграл грант в поэтической номинации. Выяснилось, что я знала его еще по Юджину. Невероятный, прекрасный, выдающийся Джон Кемпбелл. Среди поэтов, с которыми он попросил встречи, был Джеральд Стерн. Этот ужин и беседу я никогда не забуду, поскольку Стерн вывихнул плечо и весь вечер просидел в подвязке, из-за чего жестикулировал только одной рукой. И несмотря ни на что, он производил впечатление. У нас также был ланч с Билли Коллинзом и Альфредом Корном. Последний мне очень понравился. А первый разговаривал с моими сиськами. А еще мой друг-поэт попросил сводить его в джаз-клуб вместо одной из полагавшихся ему встреч. Так что мне удалось посидеть в полуметре от Хэмиета Блюэтта в одном клубе и в четверти от Маккоя Тайнера[62] — в другом. Когда я вернулась в гостиницу, мои трусы были насквозь мокрыми от восторга — голову даю на отсечение. Бесконечная благодарность тебе, Джон Кемпбелл.
Великие возможности, скажите? Писатели из Орегона в большом городе. Даже сейчас, вспоминая об этом, я улыбаюсь и чуть ли не писаюсь.
Но от той поездки во рту осталась и сладогоречь. Маленький камушек с тех пор застрял у меня в горле. Маленький камушек грусти из-за неспособности сказать «да». Меня пригласили на встречу с редактором издательства «Фаррар, Страус и Жиру». Он расспрашивал о моей судьбе в плавании и предложил набрать материал на нон-фикшн. На воспоминания там или что-нибудь такое. Я одеревенело стояла, скрестив руки на груди, кивала и улыбалась как дура. Он ждал, что я подхвачу его идею. Ничего ничего ничего не вылетело у меня из горла. Он пожал мне руку и пожелал удачи. И дал бесплатно несколько книг.
За ужином я сидела между Линн Тиллман и обожаемой редакторкой «У. У. Нортон» Кэрол Хоук Смит[63], которая, к сожалению, уже умерла. Линн всё убеждала ее опубликовать меня в «Нортоне», и Кэрол склонилась ко мне и сказала: «Ну, хорошо, пришлите что-нибудь». Ее свирепые маленькие глазки просверливали мой бестолковый череп. Большинство людей, сойдя с самолета в Орегоне, немедленно бросились бы в почтовое отделение. А мне потребовалось больше десяти лет, чтобы хотя бы вообразить, как я кладу что-то в конверт и лижу на нем клейкую полоску.
После чтений в «Национальном клубе поэтов» ко мне подошла Кэтрин Кидде, агентка «Кидде, Хойт и Пикард» и спросила: может, я хочу, чтобы они представляли мои интересы. Прямо вот так, в лоб. Мой маленький камушек грусти в горле. Меня оглушило, я улыбалась и пожимала ей руку. Я думала, что сейчас расплачусь перед всеми этими нарядными людьми. Но у меня вырвалось только: «Я не знаю».
«Ну, тогда ладно», — ответила она.
Все эти распахнутые руки были протянуты ко мне.
Видите, как важно понимать, что сломанные люди не всегда знают, как сказать «да» или выбрать важную вещь, когда она находится прямо перед ними. Это стыд, который мы носим в себе. Стыд за мечту о чем-то
