хозяйки отделаться от нее. – Ведь я тоже сделала ошибку, когда вы ко мне приезжали. Следовало рассказать вам больше. Вы понравились мне еще тогда, однако я была на стороне Филиппа, и это помешало мне посвятить вас в то, что вам нужно было знать.

Однако! Эта дама разбудила в ней любопытство. Софи обернулась к виконтессе и спросила:

– Что вы такого можете мне поведать?

– Правду про Филиппа, – спокойно ответила Тея.

– Какую правду? – Софи сделала несколько шагов к гостье, не сводя с нее пристального взгляда.

– Мисс Пейтон, позвольте рассказать вам одну историю?

О боже! С нее довольно историй!

– Надеюсь, не какую-то ужасную?

– Вне всякого сомнения, нет.

Софи прикусила губу:

– И она взволнует и тронет мое сердце?

– Надеюсь, – с улыбкой ответила Тея.

– Выкладывайте свою историю. – Софи с неохотой опустилась на обитый синим бархатом стул и согласно кивнула.

Тея расправила юбку и глубоко вздохнула, прежде чем снова взглянуть на Софи.

– Я познакомилась со своим супругом, когда чрез окно пробралась в его конюшню и, спрыгнув на пол, сломала ногу.

– А зачем вы полезли в его конюшню?

Тея склонила голову набок:

– Мне хотелось навестить лошадь, которую он только что купил на аукционе – коня Филиппа.

– По кличке Алабастер? – тихо спросила Софи.

– Да, Алабастер, – кивнула виконтесса с улыбкой.

– Филипп часто упоминал о нем, когда писал мне из Европы, – добавила Софи.

– Да. И как вы знаете, Филипп души в нем не чает. Но мой супруг не знал, что я тоже очень люблю этого коня. Он был мой, когда только родился. Вот я и проникла в конюшню Эвана, чтобы навестить Алабастера.

– Но почему бы просто не попросить лорда Клейтона?

Тея поджала губы и постучала пальцем по подбородку:

– Хм. Полагаю, что мне лучше утаить эту часть истории, поскольку она мне отнюдь не льстит.

Софи невольно рассмеялась, а гостья продолжила:

– Достаточно сказать, что я была вынуждена оставаться в поместье Эвана, пока не зажила моя нога.

– И в это же время там был Филипп? – не утерпела Софи.

– Именно так, – кивнула Тея, – хотя я узнала об этом не сразу. Но однажды Эван попросил меня поговорить с ним.

Брови Софи сошлись на переносице:

– Как это? Вы разве не встречались с ним за обедом?

– Нет. – Тея покачала головой. – Филипп не выходил к обеду, потому что не мог говорить…

– Я знаю. Филипп упоминал об этом, – вздохнула Софи.

– Но сказал ли он, насколько плохи были его дела? – В голосе виконтессы появились жесткие нотки.

Софи напряглась:

– О чем вы?

– К тому времени как я познакомилась с Филиппом, он был нем уже несколько месяцев.

– Несколько… это сколько? – осторожно переспросила Софи, ощутив, как заколотилось вдруг сердце.

– Полгода, – ответила Тея.

Софи ахнула, как будто воздух покинул ее легкие, и со слезами на глазах повторила:

– Целых полгода?

А ведь она все это время думала, что его нет в живых! А Филипп боролся с немотой. Можно представить себе, как он мучился! Он не хотел, чтобы она видела его таким, не хотел связывать данным обещанием на тот случай, если способность говорить никогда к нему не вернется.

– Эван уж не знал, что и делать, – продолжила Тея. – Перепробовал все, даже Алабастера выкупил.

– Когда же… когда он наконец заговорил? – спросила Софи.

– Я навещала его каждый день неделю за неделей. И только когда упомянула Алабастера, он наконец попытался произнести кличку своего коня.

Слезы, копившиеся в уголках глаз Софи, теперь текли по щекам. Зачем ей все это знать? Она не хотела слушать эту историю.

– При всем уважении, Тея, я не вполне понимаю, при чем тут мои отношения с Филиппом, – сказала она, смахнув слезы обеими руками.

Тея подалась вперед, пристально глядя в лицо Софи:

– Дело в том, что после войны Филипп чувствовал себя сломленным: ведь он едва не погиб в бою.

Софи кивнула:

– Я знаю. Филипп ведь никогда не стремился стать военным, его мечтой была наука, да вот только отец ему не позволил.

– Я этого не знала, – сказала Тея, – хотя очень похоже на правду, он слишком добрый, чтобы хладнокровно убивать.

– Я так боялась за него! – продолжила Софи, когда воспоминания нахлынули на нее – о времени и событиях, которые, как ей казалось, навсегда остались в прошлом. – Я молилась за него день и ночь… стерла колени в кровь…

– Вы очень его любили! – воскликнула Тея. – А он любил вас. Он рассказывал мне о вас… потом, когда смог говорить.

У Софи перехватило в горле.

– Правда?

– Да. Он показал мне письмо.

Тея открыла ридикюль и извлекла довольно потрепанный листок веленевой бумаги.

В груди у Софи все оборвалось. Руки задрожали. Она смотрела на письмо так, словно это была гадюка.

– Что… что это?

– Это письмо, которое Филипп написал вам из Девона, но лорд Беллингем уговорил не отправлять его… Письмо так и осталось в его комнате.

Сердце Софи сжалось. Она едва могла дышать.

– Он знает, что оно… у вас?

Тея покачала головой:

– Нет. Но осмелюсь предположить, что он бы хотел, чтобы вы его в конце концов получили. Прочтите это письмо, София! Там есть прекрасные строки…

Софи заставила себя встать и подойти к кушетке, где сидела Тея. Дрожащей рукой она взяла у нее письмо, быстро подошла к окну, развернула листок и прочла сквозь пелену слез, которая застилала глаза:

«Моя дорогая С.!

Прошу прощения за ужасный почерк: рука почти не слушается меня из-за пулевого ранения в плечо и сломанных ребер. Все это очень прискорбно, однако я хочу, чтобы вы знали: я жив. Прошу, никому не говорите об этом. Может быть, я не вернусь к вам целым, а может, не вернусь вовсе. В данный момент я полностью разбит и совсем не тот, кто вас достоин, но знайте – я всегда любил вас и буду любить до конца своих дней.

Прощайте. Ф.»

Софи подняла голову и невидящим взглядом уставилась в окно.

– Он говорил, что написал тогда письмо, но я ему не поверила.

– Понимаю, – тихо сказала Тея. – Уж поверьте, это страшно – когда любишь. От этого даже лучшие из нас совершают ужасные глупости. Я отказала Эвану по меньшей мере дважды, прежде чем приняла предложение.

Софи удивилась:

– Как так? Вы ему отказали?

– Потому что не могла поверить, что он действительно меня любит. Но хотите знать, что я поняла?

Софи вздохнула и слабо улыбнулась:

– Похоже, у меня нет выбора.

– Я поняла, что мы порой намеренно цепляемся за боль, нам нравится быть мучениками, страдать.

Софи гордо подняла голову:

– А мне хочется самой распоряжаться своей