Мысли, которые я заталкивала подальше, в глубину сознания, вдруг стремительно вырываются из плена, и я начинаю гадать, что будет, если я действительно Джульетта.

Я отшатываюсь от Себастьена.

– Нет… нельзя!

– Элен, пожалуйста…

Слезы, закипающие в глазах, прорываются наружу, когда я вижу обиду, написанную у него на лице.

– Если мы попробуем… – начинает он.

Я обрываю его, яростно тряся головой.

– Нет. Пойми, я действительно хочу того, что было у Ромео и Джульетты. У Симао с Инес, у Феликса с Кларой, у Нолана с Мэри Джо. С тех пор как я училась в школе и придумала своего Ромео, я хотела одного – чтобы меня любили такой, какая я есть. Но я…

Слезы текут быстрее – уже не от грусти, а от страха.

– Себастьен, я не хочу… у-умирать, – выдыхаю я.

Он закрывает глаза на долгий, горестный миг, все его тело содрогается, словно он пытается сдержать нахлынувшие эмоции. Когда он вновь открывает глаза, их голубизна как будто выцвела до серого.

Он молчит. Не пытается меня переубедить. Просто берет за руку и тихо произносит:

– Хорошо.

Элен

Я так измучена – эмоционально и физически, – что моя нога не выдерживает. Себастьен берет меня на руки и несет в гостевую спальню. Там осторожно укладывает меня на кровать и заботливо подтыкает одеяло.

– Прости, – говорю я.

Он качает головой и храбро улыбается.

– Отдыхай. Увидимся, когда проснешься, если захочешь.

Он беззвучно удаляется. Удивительно, что мужчина такой комплекции ступает так легко.

Мой мозг наконец проигрывает битву с усталостью. Мысли рассеиваются, я немедленно отключаюсь и сплю до полудня.

Просыпаюсь я с красными и опухшими глазами, как будто прошлым вечером меня отхлестали по лицу. Образно говоря, так и есть. Я несколько часов пробиралась сквозь столетия с несчастным Ромео, одновременно вживаясь в роль Джульетты, приговоренной к смерти.

У меня все болит – после аварии и от того, что просидела полночи, скорчившись на полу библиотеки. И вообще… от жизни. Попробую принять душ.

Под горячей водой мышцы постепенно расслабляются. Я провожу в душе целых полчаса – чтобы снять напряжение и не думать о том, что будет дальше. Заставив себя выйти, я обхожу кучу заляпанной слезами и соплями одежды на полу, надеваю папины часы и заворачиваюсь в халат, висящий на двери.

Затем съедаю три порции хрустиков с корицей.

Метель за окном утихла, но, судя по сугробам высотой в шесть футов, я в ближайшее время никуда отсюда не уйду. Снегоуборочные машины доберутся в такую глушь дня через два, не раньше.

То есть я застряла в доме с мужчиной, который мог бы стать моей второй половинкой, у его поцелуев вкус воспоминаний и меда, и он причина моей смерти.

Мозг начинает листать список ужасных смертей Джульетт: зарезана, утонула, раздавлена винными бочками, погибла под копытами лошади, убита на войне (не единожды), сожжена на костре, скончалась от обезвоживания в пустыне, умерла от туберкулеза, от кровоизлияния в мозг… Грудь сдавливает, я с трудом удерживаюсь от рыданий.

– Не плачь, – решительно говорю я себе. – Ты больше не будешь целоваться с Себастьеном, не станешь следующей жертвой проклятия и не умрешь!

Циферблат отцовских часов поблескивает в свете кухонной лампы, и на мгновение я чувствую себя слабачкой. Папа заболел совсем молодым и не впадал из-за этого в истерику. Он храбрился, всегда подчеркивал, какая у него замечательная жизнь, улыбался нам с Кэти, обнимал и целовал маму.

А вел ли он себя так храбро с самого начала, когда ему поставили диагноз? – спрашиваю я себя.

Я не знаю, потому что была еще ребенком. Может, и нет. Возможно, он плакал тайком, когда никто не видел. Наверное, ему потребовалось какое-то время, чтобы стать смелым.

Я смотрю на папины часы и глажу разбитый циферблат. Он наверняка хотел остановить время, чтобы еще немного побыть с мамой, Кэти и со мной.

С другой стороны, я вспоминаю его последние слова, обращенные к нам: «Мне страшно повезло, что я втиснул целую жизнь в тридцать восемь лет. Я бы не хотел по-другому».

– Ты ведь все еще со мной, папочка? – шепчу я, прижимая к запястью часы.

Я чувствую, как он наблюдает за мной и дает разрешение бояться. Он говорит, что даже самые сильные люди могут впадать в уныние и испытывать страх. Преодолев усталость и отчаяние, ты встаешь и идешь дальше.

Ладно, вот вам правда: я сама не знаю, верю ли в то, что я Джульетта. Многое в библиотеке Себастьена об этом свидетельствует, и вдруг это правда? Я не хочу умирать. Я потратила слишком много лет на Меррика, позволила ему задушить мои мечты о карьере и семье. Пришло мое время, я хочу жить по-настоящему. И все это может исчезнуть, когда я только начала…

Меня пробирает озноб, и я плотнее закутываюсь в халат.

– Я не собираюсь умирать, – произношу я вслух, как будто в поисках поддержки.

Допустим, я Джульетта. Себастьен сказал, что оставил мое предыдущее воплощение в покое, верно? И она прожила долгую жизнь. Если я узнаю о ней больше, то, наверное, смогу лучше понять собственные перспективы. Так кем же она была?

Я включаю репортера, вспоминаю о журналах в библиотеке, и меня не трясет, поскольку сейчас я делаю это в исследовательских целях.

Последний дневник датирован тысяча девятьсот сорок первым годом. Между Рейчел Уилкокс в Перл-Харборе и мной остается промежуток более восьмидесяти лет. А судя по датам остальных дневников, дух Джульетты перевоплощается сразу после ее смерти. Значит, если нападение на Перл-Харбор произошло в декабре сорок первого года, то Джульетта, ставшая моей предшественницей, родилась в сорок втором. В шестидесятые она взрослая, и Себастьен мог встретиться с ней в любое время.

Спрашивается, как мне найти одну-единственную женщину в промежутке от шестидесятых годов до начала девяностых, когда родилась я? Что я о ней знаю?

Думай, Элен, думай.

Есть!

Фотографии в спальне. Себастьен сказал, что это работы женщины, которую он любил. Не помню, называл ли он имя… Фотографии качественные, их вполне могла снять последняя Джульетта. Тем более что до Второй мировой войны я была Китри и жила в Шанхае… Я отмечаю про себя, что употребила местоимение «я». Кажется, я всерьез отождествляю себя с Джульеттой.

Пока откладываю эту мысль в сторону и думаю о другом. Предыдущая Джульетта, видимо, занималась