В гусарских почтах находились многочисленные лошади. Как те, которые были предназначены для боя, так и те, которые тянули возы и служили свободной челяди. Например, в 1636 году Марек Лаходовский в своем почте имел 15 лошадей: восемь для возов, четыре клячи для челяди и три боевых[472]. В свою очередь, Ян Франтишек Госевский в 1698 году взял с собой на войну 19 скакунов и плохих лошадей, а кроме того, были «клячи и жеребята»[473]. Несмотря на столь большое количество животных, его почет назывался трехконным, поскольку в бою рядом с товарищем вставали два почтовых челядника.

Обычно большая часть лошадей находилась за пределами лагеря. Часть их, под присмотром свободной челяди, высылали на пастбища, причем даже если поблизости располагался враг. Это было рискованно, однако только таким образом можно было сохранить жизнь животным в течение длительного времени. Другая часть лошадей – со свободной челядью – использовалась для сбора провианта в окрестностях лагеря. Благодаря этому в лагере не находилось одновременно слишком много животных. Однако в ситуации, когда противник осаждал лагерь, начинались разного рода проблемы.

В «основательном» лагере нужно было разместить всех животных. Как? Это объясняет схема и комментарии Юзефа Наронович-Нароньского. Описывая конюшни товарищеских станций, он добавил: «конюшня на 6 или 7 лошадей»[474]. Из этого комментария мы также узнаем, что она имела размеры 22 на 10 голландских стоп, то есть около 8,4 на 3,8 метра. Между тем в более раннем описании он отмечал: «Каждый навес и каждая конюшня должны иметь ширину 10 стоп, что составляет 6 локтей, то есть две сажени большого размера. Этого пространства хватает лошадям так, что у второй стены в конюшне может спать челядь. В длину самая маленькая товарищеская конюшня составляет 22 стопы, что равняется примерно пяти саженям и стоят в ней плюс-минус 12 лошадей»[475].

Таким образом, в такой конюшне должны были поместиться шесть, семь, а иногда и до двенадцати лошадей. В чем же секрет? В том, что хотя обычно лошадей ставили в один ряд, в чрезвычайных обстоятельствах можно было установить их в две шеренги. Это позволяла сделать ширина конюшни (3,8 метра). Конечно, в такой ситуации уже не оставалось места для ночлега свободной челяди.

В трехконном почте Яна Франтишка Госевского насчитывалось более 20 лошадей и жеребят. Даже поставив лошадей в два ряда, в такой конюшне не было возможности разместить всех лошадей. Разве что, следуя совету Наронович-Нароньского, Госевский договорился бы с более бедным товарищем, чтобы тот уступил ему часть места у себя: «А как я уже ранее вспоминал, товарищ товарищу равен не был – один бедный пахолик ведет с собой столько лошадей и челяди, что их едва хватает для полноценного почта, поэтому он может удовольствоваться половиной предназначенного для него места в лагере. В этом между товарищами полюбовное согласие имеется»[476].

Размещение всех животных в «основательном» лагере было только одной из проблем. Другой было их пропитание. Если не имелось достаточных запасов сена или овса, лошади быстро чахли и подыхали. Так было в обозе под Хотином в 1621 году. Участник тех событий польский шляхтич Ян Чаплиньский позднее записал: «Великий голод был, который особенно отражался на лошадях, которых к тому времени до 50 тысяч сдохло, а оставшихся только листьями кормим, так что до сегодняшнего дня едва десятая часть их осталась»[477]. У него самого в течение трех недель с начала сражений сдохло 18 лошадей[478].

Вернемся к конюшням. Из чего они были построены? Хотя короли и магнаты имели специальные шатры, которые выполняли роль конюшен[479], обыкновенные гусарские товарищи строили их для себя из дерева. Наронович-Нароньский указывал: «Чтобы лесу было в достатке и хвороста […] для строительства зданий, конюшен […]»[480].

Как они выглядели? На фрагменте панорамы Гродно 1568 года мы видим, что конюшни были очень простыми конструкциями, однако различались между собой деталями. Так что можно сделать вывод, что не существовало единого образца такой конюшни. Различные почты строили ее из того, что имели, и так, как считали нужным.

Возы

Каждый отправлявшийся на войну гусарский почет должен был иметь по крайней мере один воз. Именно на нем транспортировали лагерное оборудование. Чем богаче был товарищ, тем больше вещей он брал с собой, и, соответственно, ему нужно было больше повозок. Например, хорунжий Якуб Михаловский в 1649 году взял с собой в поход (и там лишился) восемь возов:

«Возов для имущества красным сукном накрытых, два по шесть лошадей

Воз для имущества шкурой обитый с четырьмя лошадьми

Возок, закрытый шкурами, с двумя лошадьми

Воз простой с четырьмя лошадьми

Возок простой с парой лошадей

Тележка с одним конем

[…]

Воз воловий с продуктами и пятью волами»[481].

Полвека спустя гусарский товарищ Ян Франтишек Госевский отправился на войну с пятью возами. Это были:

«Крытая коляска, подбитая выцветшей ярко-красной материей

Коляска французская

Закрытый воз на 4 лошади

Закрытый воз, новый, на две лошади

У всех новые окованные колеса

Воз кухонный с парой передних кованых колес»[482].

Но не каждый товарищ был столь богат. Например, Станислав Важиньский в 1712 году владел только «возом для имущества двуконным, окованным»[483]. Как можно видеть, между отдельными гусарами существовала большая разница. А как в среднем? В цитированной ранее характеристике гусарии от 1641 года, которая попала в руки испанцев во время польско-испанских переговоров о найме солдат в Польше, указано, что трехконный почет имел два воза. Юзеф Наронович-Нароньский писал, что в таком почте три воза. Таким образом, можно принять, что это было среднее количество возов в относительно многочисленной армии, то есть на одного солдата почта (товарища и почтового челядника) приходился по меньшей мере один воз. Необходимо, однако, отметить, что каждая конкретная рота, а также почты в этих ротах могли заметно отличаться друг от друга. В хоругвях королевских и гетманских, «или князей и магнатов […], под которыми паны великие и могущественные служат, где каждый товарищ как ротмистр»[484], таких возов было особенно много. Шимон Старовольский в своем произведении, опубликованном в 1648 году, писал: «Я встретил под Жешовом в прошлом году одного пана хорунжего, с которым было только шестьдесят гусаров, а возов при данной хоругви я насчитал двести двадцать пять, из которых практически половина была четырех и шестиконных […]»[485].

Поэтому не удивительно, что Далерак, описывая времена Собеского, писал, что в польской армии «число